Гайя Колторти - Анатомия чувств

— Дорогу знаешь?

— Разумеется.

— Тогда поехали. Ты за рулем, — сказала она решительно и направилась к двери, находу бросив тебе ключи от машины, вероятно, от маминой маленькой «ровер», припаркованной в начале улицы.

— Что? Я никуда не пойду! — ты скрестил руки на груди, как восставший против беззакония Сандокан. Одна мысль тащиться куда-то на танцы заставляла чувствовать себя дегенератом.

— Ну, тогда я пойду одна, — возобновила она атаку.

— О’кей, если ты водишь машину, нет проблем.

— Не вожу. Поэтому я тебя и попросила поехать со мной. Ну хорошо, если тебе не хочется, попрошу кого-нибудь меня подбросить. — И она открыла входную дверь.

Чокнутая.

Тогда ты выключил телевизор, резко поднялся и бросился как ужаленный в прихожую.

— Эй! Стой, подожди! — закричал ты. — Я тебя отвезу, ладно!

Ты не мог позволить ей садиться в машину к незнакомцам в таком виде в такой час. А в том, что она запросто это сделала бы, у тебя, к сожалению, не было никаких сомнений. Может, она думала, что в Вероне менее опасно, чем в Генуе. Вообще-то, уж будем говорить начистоту хотя бы между нами, ты не представлял, что за типы могут шататься в такой час по улицам. В результате тебе все-таки пришлось вести машину. Смирившись и в полном молчании, ты все двадцать пять километров, отделявших дискотеку от местоположения маминого «ровера» во Вселенной, пытался подавить злость и досаду. К тому же, как выяснилось уже в пути, в «ровере» тебе было совершенно некомфортно .

— В два возвращаемся домой, — изрек ты точно приговор, поставив точки над «i».

Она повернулась и посмотрела на тебя как на идиота, сморозившего откровенную чушь.

— В два ? Мы что, дети? Брось, нам по восемнадцать! Небось всегда слушался старших, а? Пай-мальчик…

Ишь ты, иронизировала. Если бы она знала, сколько раз ты нарушал запреты, то заткнулась бы, прикусив свой острый язычок.

— Я был достаточно непослушным, — сказал ты спокойно, — чтобы убедиться, что «Prince» — это фуфло, понимаешь? — И вдруг, сам не зная почему, рассмеялся. Только что ты готов был швырнуть в нее пепельницей, а вместо этого бросил на венецианском наречии свое коронное: — Просекла? Врубилась?

— А мне все еще нравится ходить по дискотекам, — сказала она, будто и не слышала твоих слов, и стала искать CD-плеер под креслом. После нескольких попыток поняла, что, вероятнее всего, он остался в маминой сумке. Аудиоплеера в машине тоже не было, так что вам пришлось довольствоваться беседой.

— Послушай, — она первой прервала молчание. — Ну, серьезно. Никому нет дела, во сколько мы вернемся! Родители все равно не будут ночевать дома, наверняка останутся в квартире на улице Амфитеатра или где-нибудь еще. Мы свободны до завтрашнего утра, а мама никогда не приезжает за мной раньше десяти. — Она почти умоляла тебя своими манящими медовыми глазами, но теперь ей не удалось бы тебя окрутить. Больше никогда.

— Послушай, я сегодня вымотался в бассейне по максимуму. Я на ногах держусь одним усилием воли. Поэтому или мы возвращаемся, когда я скажу, или я сейчас же разворачиваюсь и мы едем домой. Ясно?

Она сдалась, даже не выказав раздражения, и тут же перешла на другую тему:

— Так значит, ты занимаешься плаванием.

— Это мое хобби, — ответил ты.

Вы помолчали немного.

— Ну, тогда продолжай заниматься. У тебя отличные мышцы. При твоем росте — это потенциал.

Ты поблагодарил ее за комплимент.

— Спорю, я не единственная, кто говорил тебе об этом.

Она продолжала провоцировать тебя.

— Редко попадаются девушки, которые мне действительно нравятся.

— Понимаю. Наверное, ты из тех, кто предпочитает перепихнуться и свалить.

Вообще-то это было далеко не так. Чтобы серьезно встречаться, тебе надо было всеми фибрами души почувствовать, что она и есть та самая, единственная. Если, конечно, не подворачивалось какое-нибудь легкое приключение, когда тебя не смущали уступки и ты довольствовался тем, что было. Впрочем, это случалось редко, будьте покойны. Как бы там ни было, ты не принимал без разбора все, что тебе предлагали. Если предлагали.

— Не совсем, — ответил ты, стараясь уйти от этой щекотливой темы. — А ты? Занимаешься каким-нибудь спортом?

Как она могла так легко и непринужденно говорить о своей интимной жизни с кем-то, кого знала всего несколько часов, пусть даже с родственником? Ты-то уж точно не был к этому готов.

— Художественной гимнастикой, — ответила она. — Уже несколько лет.

Ты вдруг подумал о ее хрупком теле и испытал легкое беспокойство от мысли, что она могла получить травму во время тренировок. Но ты ничего не сказал, и пауза опять затянулась. Вскоре перед вашими глазами из темноты вынырнула небольшая площадка, наполовину запруженная легковушками, и ты, погрузившись в ставшее уже привычным состояние тишины и покоя, припарковал машину и выключил двигатель.

Еще секунд тридцать, наверное, вы сидели молча в полутьме, не зная, что сказать или сделать. Ты преодолел замешательство первым и вышел из «ровера». Тогда Сельваджа последовала за тобой, и вместе вы направились к дискотеке в пугающем, несколько приземистом здании квадратной формы, из недр которого вырывалась отвратительная музыка в стиле техно.

7

То, что тебя всегда удивляло в Сельвадже, так это ее непостоянность, нерегулируемые градации, как у изменчивого прилива, омывающего богатый красками город, постепенно впитывающего их или, лучше сказать, сливающегося с ними. Где-то в глубине ее души было место, где она хранила свои образы, где были спрятаны сотни граней ее характера, как венецианские маски. Казалось, она каждый день поутру, только проснувшись, выбирала, какую маску надеть сразу, а какие потом, в течение дня, смотря по вдохновению, источник которого оставался для тебя тайной. Это было реально : она меняла обличья с той же легкостью, с какой меняла платья.

Она надевала юбку, и тут же ее манеры становились воплощением женственности, что удивляло тебя так же, как и способность смягчать грубость, которая по-прежнему оставалась неотъемлемой частью ее характера. Или же надевала брюки — и становилась более агрессивной, иногда деспотичной. Или же выставляла напоказ ожерелье, и какая-то звериная хитрость, что-то кошачье высвобождалось из глубин ее души, еще больше повергая тебя в изумление. Это было все равно что общаться с тысячеликим оборотнем. А когда ты думал, что распознал один из этой тысячи образов, и уже представлял себе, как с ним обходиться, тут же на свет появлялась тысячепервая Сельваджа, совершенно незнакомая, и ставила тебя в тупик, выводила из себя, заставляя быть постоянно наготове к новым неожиданностям, пока ты снова не льстил себя надеждой разгадать тайну ее метаморфозы.