Гайя Колторти - Анатомия чувств

Тебя не волновало, что будут говорить или придумывать о ваших сексуальных пристрастиях. Пусть твое имя поносят, пусть обзывают, привязывают к позорному столбу, тебя это не страшило. Ты спокойно принял бы все, что в таких случаях бывает, лишь бы ее не трогали, лишь бы не оскорбляли Сельваджу и не поносили прилюдно, этого ты бы не потерпел. Все что угодно, но не это. Никогда!

Если бы это было необходимо, ты бы защитил ее ценой своей жизни.

В любом случае, какой бы ни была реакция присутствующих, вы своим публичным вызовом врезались в реальность, как в стену на скорости сто километров в час, и назад пути уже не было. Несмотря на беспокойную мысль о надвигающихся бедах, вы продолжали танцевать, как если бы то, что происходило вокруг вас, не имело никакого значения.

За вашим танцем следило множество глаз. Но из ста тридцати пар, занимавших в этот момент танцевальную площадку, вы знали, вы чувствовали это даже через боль и отчаяние, а может, и благодаря им, вы были самые настоящие, самые живые и самые счастливые.

76

Ты сразу почувствовал, что что-то изменилось. С момента возвращения в школу после рождественских каникул ты оказался в центре внимания твоих товарищей по классу. Они все знали и все смотрели на тебя с осуждающим видом, будто ты был причиной чьей-то смерти. Бедный Джованни, с первой же минуты, как только множество глаз уставилось на тебя, ты понял, что потерял друзей, чья близость когда-то была тебе дорога. Все переродилось в ненависть или безразличие. Равнодушие читал ты и на лице Наутилуса, который теперь упорно смотрел только на классную доску.

На переменах ты замечал, что многие, даже студенты других классов, наблюдали за тобой с отвращением, некоторые даже с опаской, будто ты последний король-людоед или один из тех древних преступников, приговоренных к лапидации за оскорбление священных Фив, или же сообщник до смерти замученных пытками бедолаг, смазывавших ворота миланцев во время чумы[79].

Когда ты проходил мимо группы девушек, они тут же замолкали и старались на тебя не смотреть. Что ж, если они хотели вырядить тебя как последнего развратника, по крайней мере не рядили тебя в дурака, потому что ты прекрасно знал, о ком все они только что говорили.

Среди парней, напротив, те, кто уже обо всем знал, избегали тебя как прокаженного, те, что еще не были в курсе, немного времени потратили бы на то, чтобы получить исчерпывающую информацию.

Ваша история молниеносно распространилась на все четыре стороны, и ты не мог исключить вероятность, что реальность фактов была дополнена и приукрашена кто знает какими скабрезными и совершенно фальшивыми подробностями.

В свои пятнадцать минут утренней передышки ты испытывал два искушения: выкурить привычную сигарету или позвонить Сельвадже. Первому ты поддался, второму нет, ты не хотел волновать ее. У нее и так уже было полно своих проблем, полагал ты.

Ты курил твою «Camel light» в сторонке. Бросив последний взгляд на группу друзей, с которыми обычно мирно болтал на переменах, ты окончательно отказался от идеи присоединиться к ним, зная, что в каком-то смысле для всех бесстрашных лицеистов ты представлял теперь камень преткновения. По их красноречивым взглядам ты слишком хорошо догадывался, что твое присутствие там не было желанным, и в любом случае, ты ни за что на свете не приблизился бы к ним.

Тогда ты решил вернуться в здание школы. Тебе надоело выдерживать их взгляды, которые не столько ранили, сколько просто раздражали тебя. В сердцах ты отбросил сигарету в сторону. В микроскопическом вихре дымка, который поднялся из мокрой травы там, где упала сигарета, ты видел такой же смертоносный циклон, какой вот-вот должен был разразиться над тобой. Дымящийся окурок «Camel» был, как горящая головешка в миниатюре, и ты бы тысячу раз предпочел, чтобы его погасили о твою ладонь, чем сносить жалкую немую сцену тех напуганных идиотов.

Вернувшись в класс, погруженный в свои мысли и глядя в пол, только чтобы не выдать своего яростного взгляда, ты случайно толкнул какого-то рассеянного типа.

— Посторонись, — мрачно сказал Наутилус, отряхивая свитер руками, будто ты испачкал его, даже слегка прикоснувшись.

Ты отошел от него в недоумении. Вы всегда были хорошими друзьями, но теперь… Брезгливое выражение его лица можно было принять за что угодно, только не за дружескую улыбку.

— Смотри, куда идешь, — ответил ты тоже весьма раздраженно.

Твой ответ означал только одно: реагировать на провокации, как лев, и защищать то, что принадлежало тебе.

После школы ты заехал за Сельваджей и заметил взгляды, какими девушки провожали ее, а потом за обедом ты заметил также, что в ее одежде чего-то не хватало.

— Сегодня утром, — начал ты после того, как сделал заказ официанту, — на тебе разве не было ожерелья?

Это было украшение из белого золота, которое купил и подарил ей ты, так что его исчезновение касалось тебя напрямую.

Сельваджа вздрогнула и пролила минеральную воду, которой в этот момент наполняла свой бокал.

— Да, — кивнула она, не глядя тебе в лицо.

— А почему ты его сняла?

По твоему взгляду она поняла, что ты не отступишься. И судя по тому, как она смотрела на тебя из-под челки, было ясно, что она не хотела тебе врать.

— Мне пришлось отдать его одной девочке из моего класса, — ответила она, вздохнув.

— Пришлось отдать ?

— Если бы я не отдала ей ожерелье, она все рассказала бы училке. А ты знаешь, кому та могла бы передать ее слова.

Она говорила твердо и уверенно, до такой степени, что смогла заставить тебя замолчать, по крайней мере вначале. Но ненадолго.

— Завтра я провожу тебя в школу и сам разберусь, — решительно отрезал ты.

В конце концов, дело было даже не в ожерелье, а в том, чтобы защитить Сельваджу от унижений. С положения лидера, которого уважали, а некоторые даже боялись, какое она занимала вначале, теперь в отместку она была разжалована в мишень. И этого не должно было произойти, это было несправедливо, ты не мог допустить, чтобы из-за вашей истории она стала жертвой шантажа и оскорблений. На следующий день ты недвусмысленно дал бы понять ее подружкам, с кем им придется иметь дело, если они не будут относиться к ней с должным уважением.

— Нет, — твоя сестра покачала головой. — Будет только хуже. Они подумают, что я не могу за себя постоять.

— Завтра я провожу тебя в класс, — повторил ты твердо, дав ей понять, что не собирался менять свое решение.

Она не стала протестовать, хотя, безусловно, ее тревожила мысль о том, что может случиться на следующий день. В этот момент ты заметил, что так крепко сжимал нож, что твои пальцы побелели. Неожиданно ты почувствовал сильную усталость и откинулся на спинку стула, рассеянно глядя на отражение своих глаз в блестящем и холодном лезвии. Усталые и обозленные глаза выражали так много, что ты даже не знал, как это истолковать.