Инна Туголукова - Всем сестрам по серьгам

— Крыша, что ли, поехала?

— Это у вас у всех крыши поехали, — обиделась за старика Фаина. — А у него-то как раз на месте. Ему врач велела шарики надувать, он и надувает — легкие вентилирует. И такой деликатный! «Простите, — говорит, — великодушно, если я храпел. Вы в следующий раз толкните меня, не стесняйтесь». Вот что значит истинная-то интеллигенция! И старый он, и больно ему, а никого своими проблемами не обременяет — все сам.

— Можно подумать, что здесь кого-то можно особенно обременить, — хмыкнул Андрей.

— А вот ты заметил, чем больше к тебе человек лезет, тем меньше ты хочешь ему помогать, и наоборот. Вот старику этому помогать хочется. А молодые лежат куча кучей, то им подай, это принеси. Тьфу!

— Я вас, кажется, своими проблемами не обременял, — холодно заметил Андрей.

— А я про тебя ничего и не говорю. Я тебе про человека рассказываю, про его жизнестойкость. А ты все на свой счет принимаешь, на себя примериваешь. О помощи попросить не стыдно. Стыдно потерять волю к победе и плыть, как дерьмо по течению.

Фаина, сердито направившись к двери, собралась было еще что-то добавить, но тут в палату влетела Ольга, и нянечка удалилась, бормоча себе под нос и презрительно кривя губы.

— Ну, как мы себя чувствуем? — пропела Ольга обычный больничный речитатив.

— Вам лучше знать, как вы себя чувствуете, — сухо ответствовал Шестаков.

— Мы, как обычно, лучше всех! — заверила Ольга, ничуть не смущаясь демонстративной холодностью больного. — Отныне я ваша палатная сестра. Прошу любить и жаловать. А Ленку вашими молитвами разжаловали в рядовые. И чем уж она вам так не угодила, не знаю.

— Я не имею к этому ни малейшего отношения, — угрюмо открестился Шестаков.

— Так уж и не имеете? — усомнилась Ольга. — А что же тогда на нее Викентий взъелся? Всех собак спустил…

— Послушайте, вы что, сюда поговорить пришли? — сердито опустил он газету.

— Ни Боже мой! Что же, мне больше поговорить не с кем? Я сюда пришла пригласить вас в клизменную. Клизму вам будем ставить.

— Это еще зачем? — вскинулся Андрей. — Что за глупости?!

— Клизма — это не глупости, а очень важная процедура, — назидательно заметила Ольга. — Завтра у вас снимок поясничного отдела, так что пойдемте побыстрее, а то сейчас народ подвалит, придется в очереди стоять.

В клизменной она сняла со стены кружку Эсмарха, наполнила ее теплой водой из-под крана и повернулась к Андрею:

— Ложимся на бочок, сгибаем ножки и расслабляемся.

— Послушайте! — раздражился Шестаков. — Что у вас за дурацкая манера говорить во множественном числе? Вы что, хотите прилечь рядом со мной?

— Хочу, — доверительно поделилась Ольга, прижимая к груди кружку, — но не могу. Так что ложитесь пока один.

— А наконечник стерилизовать вы не собираетесь?

— Зачем? — искренне удивилась медсестра. — Я же вам первому делаю!

— А вчера, позавчера никому не делали? Что-то я не заметил, чтобы вы вскрыли новую упаковку.

— Так я же вам его не в рот совать собираюсь! Какая разница…

На этом интересном месте диалог прервался, потому что в коридоре послышался шум, который, стремительно приближаясь, то распадался на отдельные взволнованные голоса, то вновь сливался в единый жиденький хор.

— Посидите пока! — плюхнула она в раковину кружку. — Я сейчас быстренько разведаю, что случилось, и назад прибегу…

А случилось вот что. В травматологическом отделении, кроме Викентия Палыча, работали еще два хирурга — Олег Иванович Черемушкин и Александр Борисович Семенов. Все трое под стать друг другу — могучие красивые мужики и замечательные врачи.

В тот день дежурил Семенов, а Черемушкин, подавив после сытного обеда диван, поехал на каток в Серебряный Бор за женой и дочкой. Смеркалось, над ледовым полем сияли огни, кружились в морозном воздухе снежинки, и гремела веселая музыка. И настроение сразу стало приподнятым и ностальгически детским. И чего он сам-то не купит себе коньки?

Черемушкин двинулся вдоль снежной кромки, высматривая в пестром калейдоскопе конькобежцев своих девчонок, неловко оступился и упал, рухнул всеми своими девяноста пятью килограммами. Он сразу понял, что сломал лодыжку, а вернее, две: латеральную малоберцовой кости и медиальную большеберцовой, если уж изъясняться строго по-научному.

Никто на корчащегося в снегу мужика внимания не обратил, на помощь не бросился, и Черемушкин, страстно матерясь, пополз к ближайшему от катка кафе. Здесь Олег Иваныч попросил телефон и позвонил в родное отделение дежурному Семенову, а кому же еще?

— Сашка, — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб, — я лодыжку сломал. Бери машину…

— Ты дома?

— В Серебряном Бору, в кафе возле катка.

— Еду.

Семенов выскочил во двор, рванул с места новенькую «десятку» и помчался на выручку, но дальше стоянки его не пустили, несмотря на белый халат, объяснения и даже деньги.

— Вызывайте «скорую помощь», — монотонно твердил бесстрастный охранник.

Семенов, кляня его в душе последними словами, припарковался, вылез из машины, гневно хлопнул дверцей, поскользнулся, упал и тоже сразу понял, что сломал голень (как потом выяснилось, перелом оказался не простой, а винтообразный — высшей степени сложности).

— Вызывай «скорую», придурок, мать твою за ногу! — заорал он срывающимся от дикой боли голосом. — Скажи, Семенов из шестьдесят седьмой «травмы»…

«Скорая» приехала быстро, обоих страдальцев привезли в родное отделение и положили рядом в одной палате. Через час прибыл разъяренный Викентий и, как по тревоге, весь прочий персонал в полном составе.

Это уж потом над происшествием потешалась вся больница, а пока могильную тишину отделения сотрясал лишь неистовый рык заведующего. Он, конечно, и прежде не лез за словом в карман, но на сей раз превзошел самое себя. Впрочем, понять Викентия Палыча было не так уж сложно: оба хирурга выбыли из строя в самый разгар травматического сезона, и он остался один на один с не оскудевающим потоком страждущих и жаждущих подмоги. А ведь никто сей поток в другое русло не направит и отделение не закроет не то что полностью, даже частично. Так что придется переходить на военное положение, и прости-прощай относительно нормальная человеческая жизнь. А все из-за этих двух дуболомов! Черт бы их всех побрал, вместе взятых!

Поздним вечером Викентий пришел в палату Шестакова, сел на стул, привалившись к стене натруженной за две операции спиной, уронил на колени большие тяжелые руки.

— Ну что, не всех еще разогнал? — усмехнулся Андрей.

— Да-а, — вяло отмахнулся Викентий.

— Ты че разбушевался-то?

— Че-че, — передразнил тот. — Хрен через плечо.

— Понятно.

— Да ничего тебе не понятно! Понятно ему…