Фэй Уэлдон - Худшие опасения

— А теперь весь свет поверил, что Нед умер в объятиях Дженни Линден, — сказала Александра. — Ведь так утверждает она сама. При жизни он ей все-таки не принадлежал, но мертвого она не упустит. И муж к ней примчался по первому зову. Да, Дженни всех обвела вокруг пальца.

— Верно, — сказала Эбби.

— А ты, Эбби, сыграла ей на руку, — сказала Александра, — когда скрыла от всех правду.

— Прости, я не хотела…

— И Артуру, конечно, никто не нашептал, — заметила Александра.

— Конечно, нет! — оскорбилась Эбби.

— Ну-ну.

— Нед любил только тебя, — сказала Эбби. — Говорил о тебе без умолку. Просто ты так редко бывала дома, а Дженни все время возле него крутилась. Буквально ложилась ему под ноги.

— Думаю, он был к ней сильно привязан, — сказала Александра. — Как минимум, некоторое время.

Худшие опасения!

— Но ко мне он не был привязан, — с надеждой проговорила Эбби.

— И все же ты легла на мою кровать, — заметила Александра. Лезвие ножа внезапно показалось ей не таким уж коротким. И, судя по его скрежету, хорошо наточенным. Александра приподняла руку с ножом.

— Это была просто уловка, — сказала Эбби. — Нед все специально подстроил — наверное, чтобы отделаться от Дженни. Воспользовался мной, как пешкой. Хотел, чтобы Дженни застукала нас вместе.

— И сам попался в свой капкан, — сказала Александра. — Кончил и тут же скончался.

— Кончил и тут же скончался, — повторила Эбби и неуверенно, одними уголками губ улыбнулась подруге. К изумлению Эбби, Александра улыбнулась в ответ. Опустила нож и вновь принялась отчищать от варенья кафель.

Эбби, прихрамывая, проводила Александру в прихожую. Теперь, после того как Александра бережно забинтовала ей ногу, Эбби обрела душевный покой. Очистила свою совесть, как ту стальную кастрюлю от засахаренного черного осадка. Это было болезненно, но приятно.

— Если я хоть что-то могу для тебя сделать… — проговорила Эбби.

На крышу машины Александры валились с веток последние перезревшие сливы.

— Насчет сливы я серьезно, — сказала Александра. — Нужно ее срубить. Она приносит несчастья.

— Но она так красиво цветет, — возразила Эбби, — японцы обожают ее рисовать.

— И все равно ей здесь не место, — сказала Александра.

Эбби кивнула.

— И вот еще чем ты можешь мне помочь, — сказала Александра и разъяснила Эбби, чего от нее хочет.

Эбби схватилась за голову:

— Александра, я бы рада, правда, но не могу! Я так занята. Вдобавок ко всем заботам присматривать за ребенком?!! Где я найду время?

— Найдешь, — сказала Александра. — Не будешь тратить его на варку варенья, которое продается в любом магазине. Перестанешь играть в хозяйку поместья — это же только игра. Мы живем в век микроволновок и полуфабрикатов.

Эбби жалобно захныкала.

— Саша целыми днями в детском саду, — утешила ее Александра. — В воскресенье и понедельник я сама с ним посижу. Всего-то пять дней в неделю — и то временно. Как только «Кукольный дом» снимут со сцены, я засяду дома. Пока не подвернется следующая роль.

— Но Саша такой озорной, это все знают!

— Он будет напоминать тебе Неда, — заметила Александра.

— Нет! Нет! — в глазах Эбби сверкнули слезы. — Не заставляй меня, пожалуйста!

— Но Артуру я этого не скажу, — продолжала Александра. За последнюю неделю она похудела на десять фунтов. Лицо заострилось, глаза казались большими-большими.

— Это шантаж, — сказала Эбби.

— Я предпочитаю термин «искупление», — сказала Александра.

— Ну хорошо, хорошо, хорошо, — смирилась Эбби. — Я согласна.

Возвращаясь на машине домой, Александра ощутила, как ею завладевает уже привычное оцепенение: пейзажи мелькают, как во сне, кажутся почти нереальными. Моторка несет ее по водной глади стремительно, плавно, бесшумно, — так мчатся облака в фильме, если нажать клавишу ускоренной перемотки, к тихому берегу, где скрылся в лесу Нед; она все еще остается на солнце, но стена тумана близится. Надвигается. Александра съехала на обочину, остановила машину. Умирать ей пока не хотелось. Что ж, уже какой-то прогресс. Она немного подремала. Проснулась. Леа употребила выражение «худшие опасения». Она сама, Александра, употребила слово «искупление». По дороге гнали коров. Машина преграждала им путь. Коровы терлись об автомобиль своими худыми, поросшими бурой шерсткой боками, слишком впалыми там, где полагалось быть выпуклостям; и у каждой моталось под животом, хлеща по ногам, циклопическое вымя. От гормональных кормовых добавок вымя достигает невероятной величины, чуть ли не лопается; а сейчас коров как раз гонят на дойку. Машины выдоят их — принесут им облегчение. Излей все из себя до последней капли и успокойся. Излей и успокойся. Из черных, словно бы гуттаперчевых ноздрей валит горячий пар, оседает каплями на стеклах машины. Огромные карие глаза с набрякшими красными прожилками разглядывают Александру без злобы, но со смиренной, угнетающей, женской печалью. Точно говорят: «Нам еще хуже».

Теперь фермеры уже не держат быка на привязи в загоне, где он, свирепея от похоти, рыл бы копытами землю, а выгоняют на пастбище вместе со стадом. Он безмятежно бродит по лугу в обществе шестидесяти коров: его требования удовлетворяются, и сам он выполняет свою обязанность. Тащи в постель всех — и никому не будет обидно. Вот к чему, наверное, стремился Нед.

Приступы оцепенения, этакого аффекта навыворот случались теперь реже и длились уже не так долго, как поначалу, неделю назад. Да и ощущение, что органы чувств отключились, не столь донимает. За стадом шагал парнишка с собакой; его работа состоит в том, чтобы гонять коров на ферму, где их ждут доильные аппараты. Везет же коровам. Теплая кепка, грязные сапоги, заношенная рубашка и еще более древние штаны. Длинные сальные волосы, симпатичное открытое лицо. Она даже вспомнила, как зовут пастуха, — Кевин Крамп. Лет пять назад Александра создала в местной школе театральную студию. Кевин стал ее звездой. Звучный голос, умение держаться на сцене, вот только памяти на текст никакой. А теперь пасет коров. Что ж, лучше такая работа, чем вообще никакой. Александра опустила стекло.

— Миссис Лудд, с вами все нормально? — встревоженно спросил Кевин.

— Ничего страшного, просто не выспалась, — сказала она. — Я тут чуть-чуть подремала, а то недолго и в кювет угодить.

Кевин кивнул. Выудил из кармана какую-то затрепанную бумажку и шариковую ручку. Передал ей в окно.

— Может быть, вы мне дадите автограф? — робко спросил он. — Вы теперь прославились.

— Конечно, — она накорябала на бумажке свое полное имя. Чернила в стержне почти иссякли. Фамилия «Лудд» показалась Александре какой-то чужой, не принадлежащей ей по праву. Ничего удивительного, что буквы еле заметны, обе «д» вообще пришлось обвести по второму разу. Один смех, а не автограф. Но и коровы Кевина — один смех, а не коровы, в чем он, впрочем, не виноват. Да и сама она, Александра, — просто смех, а не женщина. В чем, вероятно, виновата сама.