Фэй Уэлдон - Судьбы человеческие

— Дилетантка, значит! Я ему покажу дилетантку! — приговаривала в бешенстве Энджи.

Кроме искусства как такового, Энджи дилетантствовала также в черной магии.

Она приказала отцу Маккромби, которого полностью оплачивала, а также содержала его Храм Сатаны, возжечь черную свечу и ниспослать проклятие на лысеющую голову Гарри Бласта.

Энджи владела компанией «Лолли Локейшенз», которая сдавала в аренду недвижимость и нанимала кино- и телевизионных людишек. Храм Сатаны был в то время крайне популярен. Он был расположен в очень подходящем, будто и самом деле населенном приведениями, лесу неподалеку от Элстри студиос; был хорошо электрифицирован, так что проблем с освещением не возникало. Энджи знала, как вести дела.

Отец Маккромби держал при Храме летучих мышей в клетках: когда появлялась необходимость, он выпускал их из клеток, и они летали за почти невидимой сеткой. Были у него и соколы, которых вполне можно было выдать за орлов. Отец Маккромби сам по себе был не только многогранной личностью, но и популярным экстрасенсом: у него было широкое, изборожденное морщинами, декадентское лицо, которое, будучи искусно освещенным, выглядело совершенно дьявольским; добавьте к этому еще красные контактные линзы, их он надевал (за дополнительную плату) в нужный момент. Для большего эффекта.

Энджи позволила ему жить в коттедже с башенкой рядом с Храмом — и платила ему достаточно, чтобы он не испытывал нужды в выпивке, молодых смазливых юношах и одежде, из которой он предпочитал длинные клерикальные облачения.

Отец Маккромби был благодарен, но, как и она сама, раздражен. Поэтому, вероятно, он не был настолько добросовестен, возжигая свечи и призывая напасти, насколько Энджи этого желала.

Во всяком случае, на лысеющую голову Гарри Бласта ни одна напасть не упала. Программа о дилетантах имела шумный успех, и «Искусство сегодня» было переведено по телевизионной сетке на самое выгодное время. Но каким-то образом те самые напасти перекатились совсем в ином направлении: туда, где и лежал источник горестей и сожалений для Энджи.

Но можем ли мы быть уверены? Была ли то заслуга отца Маккромби, что дела Клиффорда вдруг подвинулись от успеха к бесчестию и лжи? Или то была слепая судьба, невезение, которое рано или поздно настигает человека? Невезучим обычно изменяет рассудительность и осторожность.

А случилось вот что: некий Хоумер Маклински, молодой магнат прессы, сделал запрос относительно стоимости весьма посредственного творения Сера, проходящего через каналы Леонардос, и Клиффорд сообщил, что получил предложение на двести пятьдесят тысяч фунтов, в то время как на самом деле предложение составило двадцать пять тысяч.

«Пустяки», — подумал тогда Клиффорд. Он находился в одном из нью-йоркских офисов, где очень легко думается обо всем как о пустяках.

Маклински взглянул на Клиффорда пристально-придирчиво и дал ему возможность исправить заведомую ложь, однако Клиффорд и не думал исправляться. Тот Клиффорд, что был прежде, заметил бы нечто во взгляде магната и поправился; новый Клиффорд, под влиянием, возможно, дыма и дьявольского наваждения черных свечей Храма Сатаны, попросту не заметил этого взгляда.

С другой стороны, Энджи никогда и на рассказывала отцу Маккромби о том, что творится в ее душе, однако он знал об этом более, чем она сама. Бедняжка Энджи! Похожа, что ничто хорошее даже и не пыталось посетить ее душу, поэтому теперь душа бедняжки досталась кошмарному краснолицему, рыжебородому, с выпученными красными (временами) глазами отцу Маккромби, а уж его-то не следовало допускать к душе.

Мир изменил Энджи так же, как и она изменила ему: это двумерная система.

Отец Маккромби возжег черные свечи для Хелен. Он надписал ее имя на бумажной обертке свечи и приклеил обертку к свече своей слюной. Из-за этого, а возможно, из-за чего-то иного, Хелен этой ночью плохо спала и мучилась ужасными, убийственными мыслями. Мысли кружились в ее голове и застилали разум. Это все были бесцельные, безнадежные мысли типа: если бы ей удалось найти Нелл, то и Клиффорд вернулся бы к ней. Были также и тягостные мысли о том, что потеря Клиффорда была наказанием за то, что она потеряла Нелл. («Потерю» Клиффорда она переживала заново, как будто это произошло только что).

И были еще ужасные мысли, мысли ярости и мести, мысли ненависти, направленные на малышку Барбару: при одной мысли о своей сопернице (Своей сопернице? Откуда это?) желчь и ненависть сдавливали Хелен горло. Она проснулась утром с больным горлом. А ночные мысли вновь и вновь кружились в ее голове.

Если бы только Барбара умерла — тогда бы Клиффорд вернулся к ней! Да, это был единственный выход! И она планировала в уме смерть ребенка: в огне, на дороге в аварии, от нападения диких собак… Как это все было ужасно!

Она знала, что это отвратительно, но ничего не могла поделать. (Удивительно, не правда ли? У нас у всех есть эта особенность: изрыгать из неведомого источника яд и ненависть, в то время как лучшая наша часть как бы стоит невинно поодаль и с отвращением наблюдает за этим. Как будто кто-то оберегает в такие моменты нас самих, предотвращая возвратную волну ненависти и проклятий, потому что проклятия имеют привычку возвращаться к тем, кто их послал!)

Хелен провела уик-энд с детьми в Эпплкоре. Отец более не довлел над нею со своими запретами. Теперь она даже ощущала его любовь и одобрение — и не понимала, как же она обходилась без них в прошлом. Теперь в доме была пристройка для гостей. Для того, чтобы ее сделать, спилили яблоню. Ту самую, на которой ранее всегда беззаботно щебетала малиновка. Может быть, та малиновка щебетала свои предвидения? Обещала спокойствие и примирение? (Но как была огорчена Хелен!)

Пристройка были благоустроенной и отапливаемой. И у детей теперь был собственный телевизор. (Джон Лэлли не терпел в своих владениях ни детей, ни телевизора). Постели были новыми, мягкими; а подушки, подумала Хелен, сделаны из гусиного пера опытной рукой. Что только Эвелин, чье тело при жизни вечно укладывалось на промятый матрас, чья голова покоилась на жесткой старой подушке, не отдала бы за эту роскошь! И как легко Мэрджори извлекала из мужа все лучшее, как она изменила его — и как заарканила! Хелен не уставала удивляться, но теперь уже без упрека и ревности. Маленький Джулиан, сын Мэрджори и сводный брат Хелен, был на вид тупым, вялым, скучным ребенком, как полагается быть ребенку самых обыкновенных родителей. Ее же мальчики рядом с ним казались чрезмерно живыми, проворными и уязвимыми. Однако они вместе играли в крикет, бегая по лужайке, которая не так давно была овощным огородом Эвелин. Мэрджори приказала ее задернить.