Игорь Соколов - Фея

Черт возьми! Она меня выследила и теперь стоит одна в ночной тишине и мерзнет…

Я выбегаю на улицу и приглашаю ее к себе. Она со смущенной радостью входит ко мне, и между нами снова возникает неловкая пауза.

Я молчу, пытаюсь найти для нее такие слова, чтобы она поняла, что я люблю только Фею. И я Феей ее назвал, чтобы песня любви была похожа на сказку…

Инна плачет, она все понимает… Она пытается сорвать с себя одежду и соблазнить меня своим юным телом… Бедная девочка, если бы все мы были здесь счастливы, разве мир бы застыл в своем величии и навсегда умолк…

Я со стыдом отворачиваюсь от обнаженной и плачущей Инны и запираюсь от нее в ванной.

Она, как мой Аристотель, тихо скребется и жалобно мурлычет… но я включаю воду и слушаю только один шум льющейся воды… Так проходит ночь… И так незаметно из моей жизни исчезает безутешно влюбленная в меня Инна…

Иногда человеку просто необходимо ничего не думать, не чувствовать, не видеть… Именно такое состояние и вызвала во мне та безумная ночка моего дежурства на «скорой»…

Два самоубийства, одно изнасилование, еще отравление, потом драка с поножовщиной в общежитии «химиков», ближе к утру опять дорожно-транспортное происшествие – и везде люди, люди, превращающиеся в трупы на твоих глазах.

Везде театр ужасного абсурда.

Студент, чем-то похожий на меня, шагнул с крыши многоэтажки вниз… Кажется, из-за несчастной любви…

Директор какого-то бедлама, с удовольствием пальнувший себе из пистолета в висок, изнасилованная и исколотая ножом маньяка десятилетняя девочка, отравление техническим спиртом… сразу три трупа: муж, жена и сосед… мертвый треугольник…

Драка в общежитии химиков… кастеты… ножи, ремни с пряжкой, шесть трупов, кишки, свисающие с порезанных животов, и еще пять захлебывающихся в собственной крови мужиков…

В конце дежурства авария… перевернутый автокран, и разбитый «УАЗик»… оторванная голова водителя вроде большого кувшина с льющимся оттуда вином…

И почти везде не надо было нашей помощи…

Только похоронные бригады с кислыми лицами делали свое дело так просто и спокойно, как будто всю жизнь занимались этим… подбиранием забытых мертвецов…

В темноте легче видится человеческая смерть… Темнота прикрывает собой нищету скорбного тела…

А душа невидимкой парит в небосводе по звездам таинственных высей. И потом труп всегда остывает, а человек живет… Человек не может остывать и превращаться в мрамор… Или в пепел, в золу, в землю…

Это всего лишь останки, они остаются здесь, чтобы напомнить нам, живущим, о том, что и мы когда-нибудь уйдем отсюда, оставив только эти ненужные и замученные тела… Тела останутся, а мы найдем другие…

Всем поможет милостивый Бог… Кого тоска земная гложет, того внезапно похищает рок…

Впрочем, Темдерякова рок не похищает, и он остается жить такой же бессмысленной жизнью, как вчера…

В то время как другие, никого не обидевшие люди, и даже крохотные дети умирают и самым жестоким образом доказывают отсутствие смысла, как и самого бытия… Светлый и печальный Боже, неужто я богохульствую пред тобой…

Или у меня слишком злой характер, если я так долго ковыряюсь в чужом дерьме, пытаясь найти свой жемчуг… вырвать свою Фею из лап ее давно ничтожнейшего мужа… Вскоре за этой ночью последуют более спокойные…

Люди будит меньше умирать и убивать друг друга…

И тогда я пойму, что стихия слепа и жестока, но вслед за ней текут более ровные дни и мысли… и у всех еще находится время немного остановиться, перевести дух и оглянуться назад… Потрогать истертый многими хворыми руками до дыр чемоданчик полный ампул и шприцов…

Вспомнить, что можно смешивать, что нельзя… Что через одну иглу в вене можно сделать несколько инъекций и сэкономить время, и, быть может, спасти…

Вспомнить, что при гепатите нельзя вводить глюкозу, как и при диабете. Что перед выездом обязательно надо проверить, сколько осталось кислорода в подушке, и вообще вспомнить все, что может очень скоро пригодиться.

Было первое время, когда я смог вернуться с работы на учебу. Я даже не помню, как дошел до своей квартиры. Весь путь меня преследовали туманные блики умерших.

Это были уже и не образы, но и не трупы… Это было что-то среднее, что-то застывшее между криком и молчанием… Дома, захлопнув за собой дверь, я лег на диван прямо в одежде и ботинках и заснул. Какое же это было блаженство, опять увидеть во сне свою Фею…

Легкая, как призрак, ослепительная, как надежда, она уже ворожит не телом, а духом, пробуждая во мне самые лучшие чувства…

Как в детстве, я мечтаю и отдаю лишь ей свою тоску… и потому я верить не могу, что нам друг друга не найти… Небо как зеркало отражает нас с тобою для того, кто нас создал… Омывает свет рекою возведенный в тьму кристалл…

Фея стоит со мной рядом в белом подвенечном платье… Вокруг бегают и смеются дети…

– Открывайте двери, – стережет наше вхождение в храм дьякон.

Был ли ты счастлив в жизни земной?! Трогает меня ангельскими устами Фея, и я просыпаюсь, слыша, как кто-то стучится в дверь… С огорчением встаю и иду открывать дверь… На пороге стоит Федор Аристархович и еще какой-то странный мужчина в маленьких детских очках…

– Знакомься, – говорит Федя, – это писатель Петров Александр…

– Да ладно уж, – смущается Петров, прижимая к груди толстую папку, как я уже догадываюсь, со своей драгоценной писаниной.

Вскоре мы сидим за бутылочкой портвейна и слушаем, как Петров читает свою глубокомысленную прозу…

«Все просто, черт побери, – читает Петров, – кругом одни дураки и умники… Соловей… Заливается, подлец, словно спьяну… А я его по-кошачьи цап-царап и сгреб в кулачок…

Не пой сорванец, весна еще не пришла, не набухли еще почки на деревьях, а поэтому, соловьишка, пойдешь-ка ты ко мне в супец. Ну и съел, а что толку, и сам не наелся, и красивую птичку сгубил…

И задумался я тогда до слез… Схватил берданку и начал себе в рот пристраивать, а самому-то аж жуть…

Поджилки бедные трясутся, зуб на зуб не попадает…

Еле на курок нажал… На курок нажал, да зарядить позабыл… Вот чудной… Пока патроны искал, и жить захотелось!

В общем, раздумал всякую канитель с этим самоуничтожением разводить и решил тогда самому соловью памятник поставить…

Косточки, что на столе лежали, в мешочек сложил да за дом зашел, вырыл ямку, а мешочек туда, сверху крест дубовый смастерил да веночек лавровый и надпись мне по заказу золотом вывели… «Здесь покоится прекрасный наш певец, что попал к Петрову на супец». Конец!»

– Ну и как?! – спросил меня со смехом Федор Аристархович и свалился со стула. Тогда Петров обиделся и, видя, что я все время молчу, подвинулся ближе ко мне…