Татьяна Дубровина - Испить до дна

И Алена чувствовала себя такой взрослой, свободной и бесшабашной. Совсем другая жизнь впереди! Новая, вольная, настоящая...

И сегодня она прожила первый день этой прекрасной и счастливой жизни!

— Алло! Мама! Мамочка, не волнуйся... Все хорошо... Никуда не пропала... Жива... Какая милиция?

Алена что было сил кричала в трубку междугороднего телефона, сжимая в ладони потные монетки.

Мама плакала... Но Алене ни капельки не было ее жалко.

— Ты послушай... У меня деньги кончаются... Я уехала. Далеко. Навсегда. Вы не ждите.

За стеклянной дверцей кабинки автомата напирала очередь. Распаренная краснолицая тетка нетерпеливо стучала в стекло:

— Поживее, девушка!

— Что же это такое, сколько можно? — волновались остальные.

Но Алена и сама постаралась побыстрее прекратить разговор. Тем более что мама вдруг начала кричать, истерически захлебываясь:.

— Ты где?! Отвечай! Немедленно! Где ты?! Я сейчас же приеду!

Алена слегка отстранилась, прикрыла ладонью микрофон и тоже закричала в ответ:

— Алло! Вас не слышно!.. Алло!... Пока, мамуль!

С чувством выполненного долга она выбежала на улицу и радостно повисла у Алика на шее.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросил он. — Ты им сообщила?

— Ровно столько, сколько нужно! — засмеялась Алена. — Фу! Я вся мокрая... Там такая духота... Айда на пляж!

Алик тоже не поехал домой, в свой поселок. Он совершенно справедливо решил, что раз его пока не ждут, то и нечего появляться. Тем более что обычно он и так проводил лето в Феодосии — халтурил, пользуясь обилием отдыхающих.

Теперь и Алена помогала зарабатывать. Они ставили этюдник прямо на пляже и приглашали желающих «запечатлеться» на портрет.

Таких всегда находилось немало, даже очередь выстраивалась.

Алик рисовал быстро и четко. Чаще углем, реже темперой. Его портреты больше походили на шаржи.

Зато Алена тщательно прорисовывала каждую ресничку, затушевывала объемы, чередуя сангину с цветной пастелью.

К Алику чаще садились мужчины, к Алене — женщины и дети.

Она бы никогда не подумала, что сумеет заработать столько денег! Они стали настоящими богачами!

Раз в день, ближе к вечеру, к ним подходил скучающий милиционер, Алик совал ему в карман купюру, и страж порядка отходил в сторонку.

Они даже сняли себе отдельное жилье — летнюю кухню в частном доме неподалеку от моря.

Рядом с кухней росла толстая развесистая шелковица, и весь двор был усыпан черными сладкими «червячками».

Алена долго удивлялась, почему местные жители равнодушно топчут эту спелую вкуснятину, а хозяйка еще и ворчит, грозясь спилить дерево к чертовой матери, словно оно виновато в своем обильном плодоношении...

И желтый сок раздавленной алычи — все это изумляло ее до глубины души.

Такое ощущение, что все тут растет само собой и только доставляет людям лишние хлопоты... Никто не собирает урожай, не варит варенье, не закатывает компоты...

— А, да то дичок! — небрежно махала хозяйка. — Кому та алычка сдалась?! Кислятина... Одного сахару изведешь...

Летняя кухня была выстроена из светлого самана. Там помещался широкий деревянный топчан, служивший постелью, маленький квадратный столик, один стул и два нещадно чадящих примуса.

Алена попыталась было научиться готовить на них, но Алик вовремя пресек ее бесплодные старания.

Они вполне могли себе позволить обедать в кафе, ходить вечерами в шашлычные и бары, а если уж очень хотелось есть, то нарезали огромную миску салата из сочных розовых помидоров, красного пузатого перца и хрустящих малосольных огурчиков.

Что может быть аппетитнее этого нехитрого летнего блюда, посыпанного кольцами сладкого крымского фиолетового лука и сдобренного ароматным, пахнущим семечками маслом...

В их жилище был только один недостаток — отсутствие электричества. А свечками хозяйка пользоваться не позволяла — боялась пожара.

Но скажите на милость, к чему двум влюбленным нужен свет? Особенно душными, непроглядно-черными южными ночами, когда смутно белеет во тьме прохладная простыня, а два разогретых солнцем тела неистово прижимаются друг к другу...

Правда, возвращаясь поздно вечером из молодежного бара, они не раз плутали в темноте, натыкаясь то на забытое во дворе ведро, то на собачью конуру...

Хорошо еще, пес был смирный и ласковый, испорченный многими поколениями курортников. Он ластился ко всем подряд, тихо повизгивал, выпрашивая колбасу, совершенно забыв о своих обязанностях сторожа...

Один день незаметно сменял другой... Они были бесконечно длинными и одинаковыми, словно время пошло навстречу Алениным желаниям «остановить мгновение» и стало неимоверно растягивать каждую секунду...

Лежишь на пляже, уткнувшись носом Алику в плечо, пересыпаешь в ладонях беловатый песок... И текут мгновения, уходят сквозь пальцы... час... второй... А глянешь на часы — пять минут прошло.

Кажется, что давным-давно сбежала Алена из Москвы, от родительской опеки, а посмотришь в календарь — неделя всего...

Жизнь у них была неспешная, монотонная и однообразная... Но другой и не хотелось. Разве счастье может быть «однообразным»? Да и впечатлений, несмотря на кажущуюся монотонность, было столько, что на целую жизнь хватит.

Другие женщины за весь свой бабий век, наверное, не слышали столько нежных слов, сколько Алик шептал Алене в эти нескончаемые летние ночи.

И конечно же другие никогда не знали того упоения, которое охватывало ее, когда его руки будили в ней чувственность, и Алена ощущала себя настоящей женщиной, прекрасной и желанной...

А разве могут так смотреть на своих подруг другие мужчины? Разве сравнивают их с Афродитой, рожденной из пены морской, когда она выходит на берег мокрая, осыпанная солеными брызгами?

Его обожание передавалось и всем окружающим. Поджарые чернявые крымские парни провожали недвусмысленными взглядами белокожую блондиночку, а загорелые местные девчата не находили себе места от зависти — им бы такую прозрачную нежную белизну!

Правда, через несколько дней Аленина кожа набухла красными волдырями и начала лохмотьями сползать с плеч.

Тогда Алик густо намазал ее на ночь сметаной... а потом, дурачась, сам же и слизал «лекарство».

Его язык был горячим и шершавым, а ласка причиняла боль... но странно: на следующее утро от ожогов не осталось и следа.

— Вот что значит грамотно зализывать раны! — смеялся Алик.

И ей казалось, что так будет длиться вечно. Московская жизнь осталась где-то далеко, в другой, выдуманной жизни. А в этой, настоящей, было только море, солнце, ее любимый, да еще рисунки...

Но разве родители могли смириться с тем, что их беспечная семнадцатилетняя дочь наплевала на институт и исчезла в неизвестном направлении?