Энн Оливер - За закрытыми дверями

А Клео… Кто же может ее не любить? К тому же она была единственным человеком, который принимал меня таким, какой я есть. Ты угрожал этим отношениям, и я сделал то, что должен был, чтобы их сохранить.

После того как узнаешь, что ты мужчина лишь наполовину, твои взгляды на жизнь меняются. Мне нужна была женщина. Мне нужна была Клео.

Тебе, наверное, интересно, почему я не отправил тебя к матери, когда узнал, что ты не мой сын. Так вот. Тебе было уже восемнадцать, и Клео тебя обожала. Если бы ты ушел, она бросилась бы следом. Я не мог этого допустить. Но если бы я смог убедить Клео в том, что ты недостоин ее любви…»

Пальцы Джека скомкали бумагу. Он родился двадцать семь лет назад.

«Как ты всем этим распорядишься и что скажешь Клео, решать тебе. Может, проклянешь меня за то, что я рассказал, а может, поблагодаришь».

Дальше Джек читать не стал. Бумага дрожала. Глаза не могли сфокусироваться. В голове кружились даты.

«Думай!» Но он не хотел думать. Думать – означало знать. Он ударил кулаком по столу. Стеклянная лампа задрожала. На пол полетели бумаги, он сгреб их рукой.

Знать – значило понимать, на что способен отец. Часть про Джона Ханиуэлла должна быть ложью. И где-то в глубине души Джек знал, что это ложь, но отец – не отец вовсе – заставил его сомневаться. Джек отказывался это делать.

Но он должен знать наверняка.

А чтобы узнать, надо найти мать. Даже если Ханиуэлл не был ее любовником двадцать восемь лет назад, Джек не мог сказать Клео, что собирается встретиться с матерью. И не мог объяснить, зачем ему это. Клео будет больно.

Coup de grâce [1]отца. То есть Джерри. Отец Клео, возможно, и его отец тоже. Это предположение оглушило Джека, его жизнь распадалась на части, и он не знал, сумеет ли снова собрать ее и жить дальше.

– Клео.

Ее имя дрожало у него на губах. Она единственная ниточка, которая могла его спасти.

Он повозился с телефоном и со второй попытки дозвонился Скотту:

– Это Джек. – Он, словно паровой каток, раскатал веселое утро друга. – Бросай то, что ты там делаешь, мне нужна твоя помощь.

Спустя пятнадцать минут у него уже была сумка с вещами, билет на ближайший рейс до Северного Квинсленда и слово Скотти, который обещал держать язык за зубами.

Джек не знал, что его ждет, и потому на всякий случай готовился оборвать все нити. Клео сможет начать новую жизнь, она еще будет счастлива. Без него. Эта перспектива терзала сердце до тех пор, пока там не осталось ничего, кроме боли.

Джек вызвал такси, отнес сумку к входной двери и глубоко вздохнул. Оставалось лишь сказать Клео, что он уезжает.

Это лечит. Так успокаивала себе Клео, ударяя по листу металла. Ковочный молот приятно оттягивал руку во время работы. Она все могла контролировать, и это настоящее спасение от эмоций. Наверное, такой же эффект производила боксерская груша.

Следовало бы взяться за серебряное ожерелье с аметистом, над которым Клео трудилась уже много недель, но оно требовало тонкой, кропотливой работы, а ей хотелось тяжелой физической нагрузки.

И все это, естественно, из-за Джека. Клео получила то, что должен был унаследовать он. И потому теперь хотела слышать, как металл лязгает при ударе о металл и как этот звук эхом поднимается по руке. Она хотела все изменить, как только Джек закончит с бумагами.

Прошло уже полчаса, а он так и не пришел рассказать о своей встрече за кофе. Снова лязгнул металл. Как он мог заниматься с ней любовью, словно она единственная женщина на земле, договориться о встрече с другой и промолчать? Может, у нее паранойя? Вполне вероятно.

– Тук-тук.

Услышав серьезный голос Джека, Клео чуть не выронила молот. Подняла голову и улыбнулась:

– Привет.

– Надеюсь, не отвлекаю.

Он говорил очень серьезно. Тень легла на ее лицо, улыбка исчезла. Клео взяла щуп и, исследуя поверхность металлического листа, сказала:

– А разве это имеет значение?

– На этот раз нет. Я пришел сказать тебе, что…

– Уезжаешь. – Клео закрыла глаза.

Одиночество! Она снова остается одна.

Джек снова вычеркнет ее из своей жизни и пойдет дальше. Как в прошлый раз. Нет, не как в прошлый раз, теперь он не просто забирал с собой ее разбитое сердце, а увозил воспоминания об одной чудесной ночи, проведенной вместе, потому что Клео об этом даже думать больше не хотела. Никогда.

Он забирал надежду. Ее надежду на будущее с ним, на совместную жизнь в уютном доме, на детей, которых они могли бы родить.

Осторожно, чтобы Джек не заметил дрожи в руке, Клео сменила щуп на молот и ударила им пару раз по ладони.

В тишине было слышно, как звенит на улице покачиваемая ветром музыкальная подвеска из металла, шумят электроприборы у соседей, едут машины и поют птицы. Уютные домашние звуки. Джеку некогда остановиться и прислушаться.

Клео заставила себя взглянуть на него в последний раз перед тем, как выкинуть из своего сердца и головы навсегда. Он смотрел на нее тяжелым и, кажется, обеспокоенным взглядом. Веселый влюбленный парень, спустившийся к завтраку, скрылся за каменным фасадом.

Джек перевел взгляд на молот, о котором Клео уже забыла. Она снова захлопала им, на этот раз сильнее, каждый удар отдавался в руке до самого плеча.

– Кто-то более красивый предложил тебе что-то больше, чем просто любовь, да, Джек?

От этих слов он поморщился. Клео увидела, что по каменной стене пробежала тоненькая трещинка, взгляд заволокла грусть, которую сменила злоба.

– Не выводи меня из себя такой ерундой! Я вернусь, и мы поговорим.

– Знаешь, Джек, я вообще не хочу с тобой больше разговаривать! Никогда! Хочу вывести тебя из себя! Так разозлить, чтобы ты никогда не вернулся. А если ты каким-то чудом все же вернешься, меня здесь не найдешь, я не стану тебя ждать. Я люблю тебя, Джек Девлин! Люблю так сильно, что не могу описать словами, так сильно, как тебя никто и никогда любить не будет. Но даже если я стану перед тобой на колени и буду, унижаясь, умолять остаться или взять меня с собой, ты ведь не останешься, правда, Джек?

Он стиснул зубы и на мгновение закрыл глаза. Потом поднял руку, и она тут же упала.

– Клео, я…

– Я так не думаю. И ждать тебя больше не буду. Прощай, Джек.

Закусив губу, чтобы не дрожала, Клео отвернулась и принялась ковать.

Она не слышала, как он ушел. Только через несколько минут, когда рука уже горела от усталости, а заготовка была разбита вдребезги, Клео поняла, что осталась одна.

Это ее ужасно опечалило. Она так отчаянно хотела любить его и быть любимой, что трижды громко прокричала: «Идиот!» Запустила молот через всю мастерскую и, схватив с верстака кусок трубы, отправила следом.

Джек никогда не говорил о любви. Он не умел любить. Даже не скорбел по отцу. Ясно лишь одно: она здесь оставаться больше не могла. И не собиралась. Не хотела ждать Джека, даже если он вдруг надумал бы вернуться.