Маргарита Лаврик - Заблудившееся счастье (сборник)

– Дед, куда это ты, на пожар, что ли?

А, тот, запыхался весь, ничего не понять, что и говорит, своим беззубым ртом. Только после третьего прочтения вопроса, как в думе, Петрович понял, что бабки Агашин, внук Толька, привёз в деревню афганца, а тот сбежал. Вот теперь всем миром ищут энтого басурмана.

Панкрат остановился, поправил свой засаленный треух на голове, когда-то это была шапка из кролика, сшитая ещё при царе Горохе. Петрович, сколько живёт на свете, столько и помнит эту шапку. Дед наклонился, скрипнув больным позвоночником, снял с ноги галош сорок последнего размера и вытряхнул песок.

– Вот какая неприятность случилась на деревне. Толька, дурак, взбаламутил всех. Суббота ведь, народу много набежало, а я, как всегда, последний.

– Зачем он этого афганца сюда приволок?

– Говорит, что отпуск ему хотел устроить на природе. Я никак не могу в толк взять, на кой ляд, он купил афганца? Нешто других не было. Англичанина, например.

– Не знаю, дед. У каждого человека свой вкус. Мне больше нравятся беспородные псы. Они небалованные, верные, неприхотливые.

– Так афганец – это пёс? Я, грешным делом, подумал, что он настоящего афганца купил, в человечьем облике. Тьфу ты! Баламут! А я так испугался за нашу деревню, ведь в их Афгании, не больно-то, наших солдатиков жаловали. Успокоил ты меня. Побреду тогда домой. Ох, баламуты!

Как-то, сразу сникнув, он поволок свои больные ноги в обратный путь. Потом, вдруг остановился, внимательно посмотрел на Петровича, сказал.

– А, ты, чей будешь? Что-то я тебя не припомню. Новый дачник?

Петровичу стало не по себе. Со стариком неладное дело творится. Он решил его проводить до дома. Вот ведь как бывает в жизни. Утрачивается связь с детьми. Сначала мы думаем, что нашим детям нужно подняться, стараемся не мешать им, не нагружать лишними просьбами. Они привыкают к этому и уже не замечают, что их родители постарели и нуждаются в их помощи, в поддержке. А, мы? Пока ходят ноги, работает голова, из рук ничего не валится, говорим сами себе, что пока ещё рано обращаться к детям с той или иной просьбой. А дети уже привыкли ничего не делать, чтобы облегчить жизнь своих родителей. Порой совсем забывают об их существовании. Кто виноват? У самого Петровича, давно не гладко в семье. Они с Серафимой так думали, если их детство, юность, а потом и взрослая жизнь были не из лёгких, пусть хоть их дети поживут всласть. Освобождали их от работ по дому, в поле. Тянули лямку одни. Что из этого получилось? Ничего. Дети давно живут в городах, и тем более, давно забыли, что их родители находятся в престарелом возрасте. Он не говорит, что бы они им помогали, сам виноват в этом. Пусть, хотя бы, приехали, чтобы на них посмотреть, себя показать. Всё им некогда, всё дела. То не ведают, что вслед за нами идут, что их дети будут такими же, как они сами. Домой он вернулся совсем в подавленном состоянии.

– Серафима, где мы с тобой ошиблись в воспитании детей?

– Чего это ты о них вдруг вспомнил?

– Деда Панкрата домой провожал. Совсем старик плох. Один-одинёшенек! Меня не вспомнил даже. Позвоню-ка я его сыну, пусть заберёт к себе.

– Такова была его воля жить одному.

Серафима села на лавку, положив натруженные руки на колени. Голова её низко склонилась к груди. Видимо она думала о том же, о чём и Петрович. Позовут ли к себе их дети, когда они будут в таком состоянии, как сейчас Панкрат.

На велосипедах, Роман и Анюта добрались до кладбища. Анюта возложила цветы к могилке и сразу же отошла в сторону, чтобы дать возможность Роману побыть одному. Он долго стоял перед могилами с опущенной головой. Потом встал на колени, руками дотронулся до земли, погладил холмики.

– Дед, бабушка! Знаю, что не достоин я вашего прощения. Знаю, что заслуживаю сурового наказания за все причинённые вам страдания, и готов понести самую суровую кару. И, всё же, прошу вас, простите меня. Я больше никогда, никому не причиню боли. Я не стану стараться исправить, то, что натворил. Я это сделаю. Вам не будет стыдно за меня. Простите, что не писал. Сначала мне не понравилось там, куда я уехал, и писать об этом мне было неловко. Два года ушло на то, чтобы привыкнуть, понять себя, понять других. Когда я понял, что могу и там найти себя, я весь с головой ушёл в новую работу, в новую семью, в новую обстановку. Я не оправдываюсь, знаю, что это не даёт мне право говорить, что некогда было писать. Я не знал о чём писать. Глупо! Писать было о чём, только это бы вас не порадовало. Я опять отложил свои письма к вам до других времён. Последние два года, мне нестерпимо хотелось уехать, сбежать. Сбежать куда угодно, но только не оставаться там, в той обстановке. Я мог бы приехать к вам, но мне опять было стыдно за самого себя перед всеми, особенно перед вами. Сейчас я понимаю и стыжусь своей никчёмности, своей нерешительности. Как мужчина, я потерял чувство собственного достоинства, уважение к себе, полностью покорился женщине, которую не любил, и которая сделала из меня безвольно человека. Но, я нашёл в себе силы и разрубил узел, который связал меня с ней. Единственное о чём жалею, что оставил отца без поддержки. Он, хоть и полон ещё сил, у него есть жена и приёмная дочь, но он нуждается во мне. Спите спокойно, я теперь, всегда буду рядом.

Роман встал с колен, поднял руку, чтобы осенить себя крестом, но не смог вспомнить, крещёный ли он. Теперь узнать об этом не у кого. Нужно будет разобрать все дедовы документы, может там, что найду о себе. Он повернулся к Ане, но не увидел её. Девушка до сих пор смотрит на него укоризненно, недоверчиво. Видимо придётся приложить немало усилий, чтобы получить её доверие, уважение. Она сразу же понравилась ему. Что заставило жить в деревне такую красавицу? Почему она оказалась в доме его дедов? Почему одна? Аню он нашёл в поле, за густым кустарником. Она собирала полевые цветы и тихо напевала какую-то мелодию.

Солнце был почти в зените, согревало землю так, что слышны были все её запахи. Пахло прелью из-под кустов, разноцветьем, сосной, берёзой. Птицы весело щебетали, перелетая с куста на куст, с дерева на дерево. Роман закрыл глаза и очутился в детстве. Июль месяц. Начало сенокоса. Бабушка с дедушкой огребают сено. Оно такое душистое, что кружится голова. Маленький Ромка любил это время года, любил, когда сено привозили в сарай. Тогда с мальчишками, они забирались на сено и валялись вдоволь. Дед разрешал им всё, потому что любил внука и его друзей. Однажды, его чуть не укусила змея, привезённая вместе с сеном. Он так кричал, что сбежались все соседи вокруг. Дед смеялся над ним и говорил, не ты её испугался, а она тебя. Иди смелее, Рома, успокаивала его бабушка. Не бойся Рома, Рома…..Он открыл глаза, перед ним стояла Аня и звала его.