Алёна Лепская - Анафема в десятый круг

― Спорим, она сама это сделала?

― А… ― его челюсть отвисла, и глаза озадаченно округлились, ―Чего? Сама?

― Угу. ― хмыкнула я, покусывая губу. Отец поочерёдно прошелся разрозненным взором по всем от Али, выстывшей в пространство с платочком у уголка рта, и остановился на мне. Постепенно, он стал как-то странно глухо посмеиваться.

― Сама… сама? ― переспросил он, тихонько хихикая, ― Хочешь сказать, что… она и раньше наносила себе травмы? ― поинтересовался он осторожно, ― Так же как… ― он не договорил, всё ещё странно улыбаясь или ухмыляясь.

― Я? ― решила я закончить за него его мысль, ― Ну, не совсем. Хотя, именно о чём-то таком я и говорю, ― кивнула я медленно, ― Самоповреждения, Сэни. Это называется ― самоповреждения.

Фазер мой, так же заторможено кивнул в ответ.

― Ага… А тебе? ― спросил он следом, не стирая этой улыбочки с лица, ― Тебе она наносила травмы?

О-оу…

Мой взгляд панически заметался, в поиске опоры. Мне нужно было зацепиться за что-то, этот крутой поворот вопроса, рисковал выбросить меня в кювет. Отец, тяжело сглотнул, проницательно на меня смотря, он всё ещё улыбался, но как-то так тихо и маниакально, что стало страшновато.

― Наносила своими чёртовыми руками?

О, нет. Если я солгу, это будет очевидно. Если промолчу… молчание порой, тоже ответ. И этот ответ, неизвестно чем обернётся. Вот что я имею ― жизнь между истиной и ложью.

Костя в один глоток допил виски и грохнул пустым бокалом по гранитной поверхности.

― Да, я убью её к чёртовой матери! ― процедил он сквозь маниакальную улыбочку. Внутри него клокотала безудержная ярость.

― И получишь от 6 до 15. ― я остерегающе выставила палец на отца, смиряя его сдержанным, но настойчивым взглядом. Он в то же мгновение подскочил на ноги и стакан улетел в стену, разбиваясь в осколки.

― Да, плевать я хотел! ― взревел он в совершённом гневе, оглушая всех и вся вокруг себя.

― О, ну начинается-бей-посуду-я-плачу… ― пробормотала я под нос. Я наткнулась на Альбинин чья-бы-корова-мычала-взгляд. Я усмехнулась этому, хотя смешок явно был нервным. Отец тем временем определённо решил изрядно пополнить мой нелитературно-атапаскский-словарь. Таких заковыристых проклятий, я, клянусь, отродясь не слыхала. Я нерешительно взглянула на Рафа, и пожала плечами словно извиняясь за то, что заранее не предупредила, что в этом доме с душевнобольными проживаю. Хотя я полагаю это не было большим секретом для него.

― Теперь понимаешь, почему я молчала? ― усмехнулась я заговорчески, косясь на своего взбешенного отца.

― Нет, Тори! ― рявкнул вышеупомянутый, который взбешенный, ― Я не понимаю!

― У тебя излишне бурная реакция, на шокирующую информацию.

Он было открыл рот, но осекшись, лишь тяжко вздохнул, и провёл ладонью по лицу. Костя обессиленно упал на стул, и Колян тут же спокойно протянул ему пачку Mallbaro, смотря на меня полу-обвинительно, полу-огорчённо. Прикурив, Костя, сложил пальцы с сигаретой, в замок перед своими губами, нервно покусывая губу.

― Сколько?

― Что, «сколько»? ― переспросила я, в непонятках. Отец удостоил меня, критически мрачным, а-сама-ты-как-думаешь-взглядом.

― Сколько это длилось? ― процедил он требовательно, стряхивая пепел в пепельницу. Он метал взгляд, от объекта ко мне, крутя пепельницу по гранитной поверхности островка. Я нахмурилась, чувствуя себя неуютно, тем более от поднятия этой темы. Да ещё и в присутствии Рафа, который, явно прямо, чёрт побери, сейчас клянёт по чём свет зря, медиков, которые занимаются спасением жизни моей психо-матери. Мне не нравится это! Скрестив руки на груди, я устремила взгляд в окно, избегая отцовского взгляда.

― Вот, только не надо сейчас это ворошить, ладно? ― пробормотала я недовольно, и довольно зло. Это могло злить, и причинять боль, тоже могло. Я нервно задёргала ногой под столом.

― Нет, не ладно! ― возразил Костя, ― Ты, хоть понимаешь…

― Достаточно, Кость. ― отрезала я, леденящей сталью, резко пронзив его взглядом. Я встала на ноги, видя периферийным зрением, как играют желваки на хмуром лице Рафа. Я упёрлась в столешницу ладонями, слегка склоняясь вперёд, чтобы всё было предельно ясно, когда я скажу.

― Да ― я до сих пор не помню всего. И даже не знаю, хочу ли узнать. Да ― тогда я не осознавала этого. Сейчас, я конечно же предельно ясно понимаю, что это грёбанное безумие с доставкой на дом. Да ― это она запретила мне звать тебя отцом. ― я обвела растерявшийся электорат суровым взором, ― И не приведи Таттитоб, кому либо познать все грани последствий за неповиновения, что довелось познать мне. ― я вновь заглянула отцу в глаза, ―Да ― это она убила моего татума. Тогда начались панические атаки, я не выдержала уже третью. И, да, чёрт побери, я при первой же возможности, с превеликим удовольствием прокляну её на индейском кладбище! ― ухмыльнулась я зло, и прихлопнула ладонью по столу, ― Всё. Хватит об этом.

Отпрянув от стола, я поспешила убраться с кухни, ощущая весь изощренный спектр боли где-то внутри себя. Перед самой лестницей предо мной вырос Раф, я наткнулась на него. Стою, верной рабыней, своих демонов, и не могу заглянуть в сияние сапфировых глаз. А ведь свобода ― в одном взмахе ресниц.

― Постой. ― он обхватил меня за подбородок, приподнимая мою голову, ― Вик, посмотри на меня.

Отстранив его руки за запястья, я так и не нашла в себе сил посмотреть на него.

― Хватит, Раф. Я устала.

Я слышу свой слабый голос и слова словно мерзнут на губах. Шум в голове шепчет мне, о том, что так мне нужно, и легонько тянет за цепь.

― Я сколько угодно могу таять в сожалениях за своё больное дерьмо, но ты и не представляешь, что со мной…

― Прекрати. Хватит накручивают себе, все будет хорошо.

Но не знает он, что всё это несвоевременно поздно. Так поздно кричать «прости», так поздно… Просто поздно искать утешения и спасения. Я падала не из-за него, я падала из-за себя, падала для него. Но такое ощущение, словно жала курок, как последний шанс. В какой-то момент, всё перевернулось, так стремительно и я стала им лишь дышать, но чувствую, что сгораю дотла.

― Вик…

― Сдаюсь.

Я подняла взор на него. Он не осуждал и не сожалел. И я боюсь, ― боюсь, что стоя, верной рабыней, своих демонов, смотря в сияние сапфировых глаз, я так и не обрету свободу. Мне нужно было пространство, стены стали давить на меня. И это просто невыносимо…

Я задохнулась, когда увидела бабушку. Не где-то рядом, нет, а во мне. Она вспомнилось мне, так чётко и ясно, что мир вокруг перестал существовать…

«…Её улыбка была подобна солнцу. Она улыбалась как солнце, заплетая мои волосы в косу, вплетая, ленты и белые цветки яблони.

― Запомни, Ви, всегда, позволяя касаться своих волос, человеку, удостоверься, живёшь ли ты в его сердце. ― говорила бабушка, насыщенный размеренным голосом, за моей спиной. Я сидела и смотрела огонь, танцующий, в медной чаше.