Ольга Фост - Скворцы

Нинель ощутила Олесино внимание и перевела серые рентгеновские лучи на младшую подружку. С трудом удержалась, чтобы не обшарить тем самым взглядом и её, родимую, до мелочей знакомую — уж больно в новинку сегодняшний прикид. Глаза так и зудели пройтись по тощим лисьим косточкам, облачённым в глубокий траур, но Нинель сумела удержаться; впрочем, боевая раскраска Лисы существенно в том помогала.

— Что ты хочешь увидеть? — Лиса всё-таки решила, что спрос не грех.

Ответ её слегка ошарашил — обычно Нинель не упускала случая всласть прогуляться кирзовыми каблуками по людской природе, а тут обошлась коротким:

— Души.

Лисе даже пришлось переспросить — показалось: не расслышала.

— Души, говорю. Ду-ши! Ну, то, что от нас остаётся, когда помираем.

Лиса усмехнулась:

— И что же ваше святейшество изволят наблюдать? Останется?

На что Нинель абсолютно серьёзно и спокойно ответила:

— Да.

Продолжить дискуссию не получилось, — ребята уже подходили. Пришлось с лёгким вздохом сожаления отправить закопошившиеся вопросы и мыслята в командировку — перенимать товарищеский опыт у ранее решённых жизненных задачек.

Для тех, кто забыл — нет места более приспособленного для головокружительных поцелуев, чем неторопливо ползущий эскалатор. Старший братец и его… да, да — жена — принялись доказывать эту простую истину, как только лестница-кудесница повлекла их вниз. Теперь Алька уже не тянулась на мысочках за Сашкиными ласками — их лица оказались ровнёхонько друг напротив друга. Ах, век бы с этих эскалаторов не слезать! Ещё всего лишь год назад Алька жутко стеснялась посторонних и далеко не всегда доброжелательных взглядов, когда Сашка начинал… ну, начинал, в общем. А теперь ей всё было нипочём. Радовалась, даря любимому радость — и лучилась во все стороны света любовью.

Лиса смотрела на них и думала, что вот она бы так не смогла: максимум, на что её хватало в общественных местах — это держаться за руку. Она вздохнула. Зря, наверное, она такая застенчивая — Нинель-то вон не утерпела, оставила на губах просиявшего Брауна лёгкий оттиск алой помадой. И молодец! Вот и правильно!

Кот поймал блеск Лисиных глаз и отвернулся.

На перроне они заспорили, как ехать. Сашка хотел с «Охотного ряда» перескочить на «Площадь революции» — и уж оттуда через всю Красную пройти к Васильевскому спуску. В кои-то веки единодушно мыслившие Браун и Кот предлагали проехать ещё одну остановку к «Лубянке», с неё добраться до «Китай-Города», выйти из метро в сторону набережной и по Варварке пройти куда надо. Оба считали, что с того краю посвободнее будет, и путей к отходу, если что — больше. К тому же, как горячо доказывал Кот, со стороны Исторического музея, скорее всего, оцеплено всё — как бы не пришлось в обход топать. Последний аргумент поставил точку над «i» — Сашка согласился с приятелями, и вся стайка, подпихивая друг друга указательными пальцами в спину (парни, разумеется) и кокетливо хихикая (девчонки, конечно), загрузилась в подошедший состав.

Веселье продолжалось недолго — на «Спортивной» их сдавило толпой, покидавшей вещевой рынок у Лужников. Ребята оградили девчонок, которых поставили в центр кружка, получившегося из пока ещё не очень широких, но надёжных спин, а сами обезьянками повисли на поручнях. Пришлось до «Парка культуры» дышать вверх, но — ничего, сдюжили. Тут основная часть народа схлынула, зато в вагон вошли бомжи. Оказавшиеся рядом пассажиры поспешно закрыли носы. Бродяги тяжело опустились на угловое сиденье. И хотя вагон был битком, площадка возле тут же освободилась.

Лицо первого пряталось в бороде по самые брови, а сверху его скрывала серая ушанка, козырек которой облысел и местами лоснился. Только загорелый до слезающих чешуек нос из-под козырька и виднелся. Другой оказался женщиной. Она стащила шапку, попутно утерев ею от уха до уха лицо. Шапка упала на колени, а бродяжка резким движением перекинула густую копну сальных волос вперёд, запустила в эту гриву пальцы и принялась остервенело чесаться. Стоявшие ближе всех мужички прервали разговор и уставились на сей увлекательный процесс. Поезд уже подъехал к следующей станции, а она ещё чесалась, с наслаждением массируя лоб, темя, виски. Особенно долго скребла затылок, потом снова вернулась к вискам.

Алька уткнулась лицом в Сашкину шею — не смотреть, не смотреть!

Брат с сестрой и Кирка тоже отвели взгляд — но куда сложнее оказалось не видеть людей, которые, словно по команде «Равняйсь!», повернулись в сторону бесплатного зрелища. Стоявший у противоположной двери парень в косухе, разве что рот не раскрыв, наблюдал за несчастной женщиной. А та уже пальцами разбирала пряди, выкапывая и раздирая колтуны.

Нинель плотнее прижалась к своему спутнику, который уже изготовился на ближайшей станции перейти в соседний вагон. Что они и сделали вместе с несколькими другими пассажирами.

На втором перегоне, раздвигая народ в проходе, до бомжей добрался милиционер и выразительно встал напротив них, поджидая третьей остановки — чтобы высадить этих людей. Женщина, наконец, откинула кое-как прочёсанные волосы, и открылось лицо — обветренное, смуглое, с точёным подбородком. Вид высоких широких скул и прямого короткого носа вызвал в буйном воображении Лисы знойную припылённую степь, жёлтое закатное небо и гортанную перекличку кочевников. Светло-зелёные глаза женщины безо всякого выражения посмотрели на милиционера, а её крупный, обмётанный струпьями, но даже в таком виде красивый рот выплюнул усталую, безнадёжную и ни к кому, по сути, не обращённую брань.

Блюститель порядка молча ткнул подбородком в сторону дверей. С протяжным воем поезд вылетел из тоннеля на станцию. Подгоняемые взглядами милиционера и других людей, бомжи старчески медленно поднялись и вышли на перрон.

Даже сквозь несмолкаемый шум метро Лиса чётко различила прокатившееся по вагону облегчение. Задумчиво посмотрела на Кота, и тот ответил ей таким же печальным взглядом.

Эскалатор царственно возносил друзей к выходу. Шурики обнялись как попугайки-неразлучники, да так и простояли всё время, пока лестница тянулась вверх — целовательное настроение куда-то подевалось. Сумрак на лице Нинели не могли развеять даже самые новые анекдоты про Шварценеггера и Сталлоне, как Браун ни старался. А Кот взял Олесину ладонь и принялся плести из её пальцев всяческие неприличные фигуры — уж очень хотелось, чтобы она улыбнулась. Она и улыбнулась — как расшалившемуся ребёнку, которого очень не хочется наказывать. И отстранилась. Кирка чуть-чуть распереживался по этому поводу, но тревога улетучилась, стоило ему шагнуть в прохладу и сумрак тоннеля. После душной роскоши подземного дворца и тягомуторной сцены в вагоне свежесть воздуха оказалась ой как кстати. И живая музыка — тоже.