Светлана Храмова - Мой неправильный ты

Риту захватило чтение, хотя Алексей ей пересказывал многое, пусть обрывочно.

Вот и окончание, исповеди, но строки никак не прощальные. Самоубийство отпадает напрочь. Как ей не повезло, моей бедной дочке! – вдруг подумала Рита.

«Даже странно, что все так просто. И такая легкость в теле, в мыслях! Я летаю наяву! Почему же многие умирают? Нелепо умирают, страшно. И виноваты сами! Я иногда задумываюсь, но словечко Игоря вспоминается тут же: „Есть так много идиотов, которые ошибаются в дозах!“» Конец записи.

Она перевернула страницу и застыла. Дыхание перехватило от растерянности, обида смешалась с ужасом. Леденящим.

Фломастеры, черный и красный цвет. Женская голова со шрамом на горле, красная полоса поперек. Женская фигура с шеей, передавленной шнурком, увеличенные от ужаса и боли глаза молят о пощаде. Ритины глаза.

Да ведь это она! – и на гнучком уличном фонаре, и разрубленная надвое, да, тело из двух отдельных частей, но лицо узнаваемо. Это ее глаза, он называл их лазерными, она помнит. Изощренные способы казни в картинках шли до самой последней страницы. Необъяснимо и страшно, чересчур!

Стоп, а почему чересчур?.. Все это время Алексей думал о мести, почему не поиграть в любовь? Второразрядная киношка о маньяке, свихнувшемся от горя и чувства вины. Чувство вины взрывоопасно, искрящийся бикфордов шнур, смертельный риск для окружающих. Очередной виток страданий вызывает порыв к изощренной мести. Ее любимый без раздумий уничтожил человека, которого считает убийцей дочери, а разве было расследование? Разве суд приговорил преступника к смертной казни?

В порыве ярости Алексей поджигает чужой клуб – а разве он разобрался? Нет, он и не разбирался ни в чем, поддался порыву, в гневе! Теперь спасается от тех, кто мстит ему. Никто не вправе самостоятельно вершить суд и наказывать виновных, но это так соблазнительно! Мстители верят в избранность, считают себя сверхлюдьми. Так вот что Леша имел в виду, когда заговорил о трансцендентации, о выходе за рамки. Он – «сверхчеловек», у него галлюцинаторно-параноидный психоз, затяжная стадия, сейчас он выйдет из ванной и креативно расправится с Ритой прямо в спальне. Посреди продуманного hi-tech, под стильную музыку, льющуюся откуда-то сверху.

Спальню она не видела, но желание продолжать экскурсию пропало. Паника накрыла ее волной: спастись любой ценой, удрать. Она просто дура! Ударилась в авантюру внезапных переживаний, приблизила к себе постороннего мужчину, вдобавок решила с ним никогда не расставаться. Ей нужно лечиться.

Она совершает непростительные ошибки, ей нужен поводырь, близкий и проверенный человек, которому она доверяет. Если с ней все так плохо, она не имеет права верить собственным ощущениям. На столе лежали визитки Алексея Мельникова, как хорошо – указан домашний адрес, иначе и такси непонятно куда вызывать; как она опростоволосилась, доверилась первому встречному! Субъекту с тяжелой психической травмой, неизлечимой. Смирительная рубашка для него единственное спасение.

Дельфин в дельфинарии. Симона считала Нельсона крокодилом в тине, тоже ничего хорошего. Нежно любимый ничего не простил, публично оскорблял ту, которая сделала его имя знаменитым! Писатель, подаривший первый оргазм Симоне де Бовуар, вот что о нем знают! Секс лишает зрения, все с ног на голову… с оргазмом и у них с Лешей никаких проблем… и понимают друг друга без слов – с полужеста, с полувзгляда, но любимый мужчина опасен, он тяжело болен! После жарких объятий он идет наверх, усаживается на стул в кабинете и рисует ее с петлей на шее.

Рита даже не вспомнила, что дома Алексей со времени их встречи не был ни разу. О том, что после смерти дочери шок неизбежен, а натуры артистически одаренные, как и простые смертные, его каким-то образом преодолевают. Выдавливают горе – по слезинке, по капле, по штриху. Суровые мужские слезы она тоже видела. Лились, остановить не могла.

Она сейчас же поедет к Павлу. Пятнадцать лет его гнала, а ведь он единственный человек, в котором она уверена на все сто процентов! Кто часами выслушивал, кто направлял ее мысли, кто поддерживал ее? И никакого риска, и дочери у него с шестом не плясали, у него нет никаких дочерей. Вот и хорошо.

По лестнице Рита не спускалась, а скатывалась, потом набирала номер такси – занято, одновременно она поспешно одевалась, наконец диспетчерша откликнулась, Рита скороговоркой назвала адрес, просила срочно. Она заплатит двойной тариф, адрес Павла она вспомнила, не сразу, но назвала, цену оговорили.

Прощай, дельфин! И крокодил в тине – тоже. Прощайте все! Я уезжаю, я буду счастлива, обойдусь без путаных объяснений и тяги к проституткам, даже Эва писала, что папе нравятся одни шлюхи, и ты, Олгрен, ты бесподобен, поэзия городских трущоб, сплошь наркоманы и пьянчужки, читая письма я понимаю, что значит «быть женщиной», но прости, Симона, с этим твоим лозунгом «Я – женщина» мы обе слишком далеко зашли.

Симона де Бовуар, из письма Олгрену Нельсону,

пятница, 3 декабря 1948 года:

Дорогой мой любимый ты! Я рада, что получила сентябрьское письмо, потому что оно заставляет нас поговорить по существу. Не могу сказать, что последнее твое длинное письмо меня порадовало. Конечно, я знала – с той ночи, когда пролила столько слез, что наша история, видимо, идет к концу и что-то в некотором смысле уже умерло, но для меня было шоком осознать, что конец мог наступить так скоро, уже осенью, что он может наступить, например, завтра, – нет, меня это, конечно, не радует.

Я вполне понимаю, что тебе нужна жена, твоя и только твоя, и ты заслуживаешь этого. Ты – прекрасная судьба для женщины, и я бы от всего сердца желала избрать такую судьбу для себя, но не имею права. Да, я понимаю тебя, Нельсон. Мне бы только хотелось, чтобы ты не жалел о своей прошлогодней верности, она не была бессмысленна. Для меня так много значила твоя подлинная, согревающая любовь, она так глубоко волновала меня и я с таким счастьем платила тебе тем же, что если я еще хоть что-то для тебя значу, то не жалей. Не жалей о том, что отдал мне так много, ведь благодарность моя не знала предела.

Да, жизнь коротка и холодна, поэтому не стоит пренебрегать такой сильной и горячей любовью, как наша. Нет, не было безумием любить друг друга, жертвуя всем остальным, мы были счастливы, по-настоящему счастливы, многим за всю жизнь не выпадает и десятой доли нашего счастья, я никогда не забуду этого, и, надеюсь, ты тоже будешь иногда вспоминать. А пока, милый, я мечтаю только об одном, чтобы мы еще хоть один раз побыли вместе: приезжай в Париж между апрелем и сентябрем.

И о том, чтобы дружба наша не оборвалась, даже если у тебя появится жена.