Дана Хадсон - Вспомни меня!..

С одной стороны, о любви, доверии, или хотя бы привязанности, не было сказано ни слова, и это ее отталкивало. Ничего приятного для нее в этом не было. Но и неприятного — тоже. Джеймс всего лишь был честен с ней. Он совершенно прав, они слишком разные и по социальному происхождению и по образу жизни, чтобы она могла надеяться на нечто большее, чем провести несколько ночей в его постели.

Такие, как Джеймс, женятся на женщинах своего круга и положения. Это огорчало, но изменить что-либо было не в ее силах. Оставалось смириться и решить, стать ли его любовницей или вести всё тоже аморфное существование, которое она вела до встречи с ним.

Припомнив страсть, вожделение, все те волнующие и незабываемые чувства, что овладевали ею в его объятиях, Лорен спонтанно решила — пойду! Пусть ненадолго, но познаю страсть и негу, о каких читала только в любовных романах. Ведь Джеймс наверняка очень опытный любовник. И с изрядной долей горечи добавила: будет о чем вспомнить в старости. К тому же она явственно уловила невысказанный, но витавший в воздухе намек: если она не придет к нему этой ночью, между ними всё будет кончено. Не будет больше так ценимых ею в последнее время свиданий.

А это страшило ее куда больше, чем внезапная потеря работы. Может быть, это и есть любовь? Или она, как загипнотизированный удавом кролик, покорно идет навстречу гибели? Пусть не физической, но духовной уж точно. Потому что после этого никогда уже не сможет себя уважать.

Всё так же сомневаясь в правильности принятого ею решения, она медленно, как сомнамбула, надела тонкую шелковую ночную рубашку, которую легче было снять, чем надеть, голубой, в цвет глаз, пеньюар, распустила волосы, памятуя, что так нравится Джеймсу, и двинулась к выходу.

Уже открывая дверь, сообразила, что еще слишком рано, и Брукс наверняка еще внизу. Вернулась, устроилась на софе, прижав к себе одну из подушек и закрыла глаза, стараясь успокоиться. Но свет мешал, и Лорен, выключив его, оказалась в полной темноте.

В душе с неистовой силой воскресло странное, смертельно тоскливое чувство, охватившее ее в подземелье. Хотелось даже не плакать, а выть во всё горло. И тут, смягчая ее ужас, в ушах зазвучал такой знакомый и такой любимый голос:

— Мы всегда будем любить друг друга! Чтобы с нами не случилось, кем бы мы ни возродились в новой жизни, мы не забудем друг друга! Мы вместе навсегда!

Откуда-то из подсознания появилось мужское лицо. Оно проявлялось всё четче и четче, как негатив. Смуглое, с тонкими чертами, оно ничем не напоминало северную привлекательность Джеймса. Мужчина неистово целовал ее, и страх, владевший ее душой, стал отступать, исчезая под напором ласк и нежных слов. Под утро она, истомленная и опьяненная его настойчивыми лобзаниями, уже не соображала, что скоро их поведут на казнь.

…Казнь! Какая казнь? В ее время никого не казнят! Лорен приложила руку к сильно бьющемуся сердцу. То, что она только что видела, не было похоже на сон или видение. Скорее — на воспоминание. Но не из ее жизни. Или всё-таки ее? Она никогда не верила в переселение душ, реинкарнацию и подобную мистику, но сейчас ее душа была так полна переживаниями и событиями, никогда с ней не происходившими, но, тем не менее, казавшимися совершенно реальными, что она была согласна но любое трактование случившегося.

Кто этот мужчина, так неистово ее любивший, что без сомнения отдал за нее жизнь, или, вернее, умер вместе с ней?

Лорен обхватила ладонью скованное не пролившимся рыданием горло. Что с ней? Она заболела? Никто никогда не умирал ради нее. Просто она видит дурной сон. Нужно включить свет, и всё встанет на свои места. Но тут перед глазами снова близко, очень близко возникло родное лицо, глядящее на нее затуманенными черными глазами. Она прошептала его имя: «Поль», вслушалась в зазвучавшие в душе отголоски и поняла, что должна делать.

Похоже, она чуть не совершила роковую ошибку. Она не пойдет к Джеймсу. Никогда.

…Об острые скалы с силой бились высокие злые волны. Штормило. Молодая женщина с волнением вглядывалась в море. Но вот наконец в серой глубине пролива появился чуть видимый небольшой рыбацкий баркас. Разбушевавшаяся стихия бросала его с волны на волну, грозя перевернуть в любой миг. У нее перехватило дыхание, и она прижала руку к горлу, пытаясь протолкнуть в легкие хоть немного воздуха.

Ах, как рискует Поль, пытаясь увезти ее в такую погоду! Зачем, зачем он это надумал? Ему так повезло, что в такое страшное время он оказался по ту сторону пролива, в безопасности! Она, конечно, рисковала, но ее спрятал в своем доме ее исповедник, падре Шарни. Но в последнее время мятежники стали убивать и священнослужителей, и тех, кто скрывался у них в домах. Так называемые якобинцы не щадили никого, даже детей. Ей оставалось одно — молиться.

Она смирилась с возможной гибелью, но вчера вечером ее разыскал незнакомый матрос и передал записку от мужа. Она узнала его такой родной почерк. Он будет ждать ее на их скале, чтобы забрать с собой в Англию. Ее радость была так огромна, что она впервые после этих ужасных событий улыбнулась. Он жив! Сознание одного этого могло превратить всё окружающее в волшебный цветущий сад и она едва сдерживалась, чтобы не запеть.

Марселла, как всегда, обо всем догадалась.

— Вы получили известие от мсье Поля?

Николь счастливо вздохнула. Скрываться от верной служанки, скорее подруги детства, столько для нее сделавшей, было бессмысленно.

— Ну да. Ты поедешь со мной?

Марселла энергично закивала головой.

— Конечно! Хоть на край света!

И вот они, тихонько пробравшись мимо гарнизона вооруженных повстанцев, называющих себя гвардейцами революции, с риском для жизни спустились по скользким скалам на берег и нетерпеливо ждали спасения. Ветер, подхватывающий холодные брызги, давно промочил их платья, и Николь мерзла в облепившей ее тонкой материи.

С баркаса спустили шлюпку, и та поплыла, то скрываясь, то вновь появляясь среди огромных волн. Сердце Николь прыгало вместе с ней. Когда до берега шлюпке осталось каких-то метров пятьдесят, она разрешила себе надеяться, что скоро всё кончится. Поль, стоявший на носу, махал ей рукой и нежно улыбался, и она, невзирая на ледяную воду, уже готова была бежать ему навстречу, когда сверху скатилось с десяток вооруженных людей.

Многих из них она знала, это были жившие поблизости крестьяне, давно точившие зуб на ее отца. Для них она была дочерью аристократа и женой аристократа, и, следовательно, дорога у нее была одна — на гильотину.

Главный из них, невысокий плотный парень с красным носом с издевательской вежливостью поклонился ей и прокричал, перекрывая шум прибоя: