Дана Хадсон - Вспомни меня!..

Поль зло возразил:

— Я уже три месяца не был дома! Я таскаюсь по всей Европе с вашими дурацкими поручениями, хотя в такое жуткое время должен быть в Байо, с женой! По всей стране казнят невинных, и якобинцам всё равно, кто перед ними — женщина или ребенок!

Маркиз презрительно процедил сквозь зубы:

— Вы женаты почти пять лет! Должны уже надоесть друг другу! К тому же с Николь ничего не случится! Ее мать — простая крестьянка! Так что среди деревенских жителей у нее полни родни!

Виконт мрачно подтвердил:

— Конечно, полно, и половина из них будет рада увидеть ее на гильотине. Для них она такая же чужая, как и для окрестного дворянства. Для крестьян она — дочь маркиза, а для дворян — дочь крестьянки. Да ее схватят первую! Она всем чужая!

Но маркиз лишь брезгливо махнул рукой:

— Чушь! Ничего с ней не случится! А вы повезете в Лондон этот пакет от нашей королевы! Она единственная, кто еще пытается сопротивляться этой жалкой черни! И не забывайте о чести дворянина, хотя и женились на крестьянке! Помните о своих славных предках, виконт!

Стиснув зубы, де Мариньи выхватил из рук тестя пакет, залитый сургучом, и бросился вон. Прыгнув в карету и спрятав пакет в тайник, он молча поклялся, что это поручение будет последним, больше он не поддастся на слова о чести и достоинстве дворянина. Единственный человек, которому он должен — это его любимая жена, его Николь. Чертыхаясь, он упал на сиденье и до самого Гавра размышлял, как и куда ему увезти Николь.

Перед самой переправой виконт встретил торговца из Шеруа, деревеньки неподалеку от Байе. Округлив от ужаса глаза, тот рассказал, что в округе зверствуют якобинцы и поэтому он увозит семью в Германию, к родственникам.

— Никогда не думал, что буду вынужден идти на поклон к племяннице, в свое время вышедшую замуж за баварца! Как мы ее в ту пору презирали, а оно вот как всё обернулось!

На вопрос де Мариньи о Николь ответил, что та живет у падре Шарни.

— Но, — тут торговец широко перекрестился, — эти безбожники ведь даже монахов убивают! Обвиняют их в сговоре с аристократами! — И, качая головой и бормоча: — До чего же мы дожили, Господи! — побрел к нетерпеливо ожидающей его семье.

Собрав из окрестных кабаков команду своей шхуны, де Мариньи вновь поплыл в Англию, мрачно глядя назад. Его терзали дурные предчувствия, и он проклинал бездушность своего высокомерного тестя.

На его удачу, погода была отменной, и к вечеру он уже был в Дувре, а еще через день, чуть не загнав двух лошадей — в Лондоне.

Передал пакет по назначению герцогу, и, ссылаясь на интересы семьи, твердо отказался от очередного поручения. Хотел немедленно двинуться назад, во Францию, но был так измучен, что не смог ничего предпринять. Сняв комнату в дешевой гостинице поблизости, проспал там почти до вечера следующего дня, но встал полным сил и планов.

Отправив матроса в Байе с одним-единственным поручением: во что бы то ни стало найти Николь и передать ей записку, в которой велел ей быть на условленном месте через день, вернулся в дом герцога.

К своему удивлению, на лестнице он встретил мажордома маркиза д’Артуа, сообщившего ему, что его тесть казнен на гильотине в тот же вечер того дня, когда виконт покинул дворец маркиза в Париже.

— Вам повезло, мсье, — мажордом, прослуживший семейству д’Артуа более двадцати лет, был страшно расстроен. — Они пришли за ним через полчаса после вашего отъезда. Он закрылся в своей комнате и успел сжечь все компрометирующие королеву документы. Но его всё равно осудили и тут же отвели на гильотину. Я был с ним до конца. Он держался, как истинный аристократ и выказал этим бродягам столько презрения, что я был горд, что прослужил у него столько лет! — и, приложив к лицу платок, бедняга залился горькими слезами.

Сердце де Мариньи сковало холодом. Ему вовсе не было жаль своего черствого тестя, но для Николь это могло означать только одно — арест и гильотину. Он помчался в Дувр, намереваясь немедленно плыть за женой.

Но его ждал страшный удар. На обычном месте шхуны не оказалось, а праздношатающийся по берегу матрос из команды сообщил, что на шхуне срочно отплыл его старший брат, граф Монферен, и велел ему ждать его в таверне «Синий бык» через пару недель.

Раздосадованный виконт бросился к другим кораблям, надеясь зафрахтовать хоть какую-нибудь посудину, но все знакомые ему капитаны решительно отказывались выходить в начинающее штормить море. Он почти отчаялся, представляя себе, как Николь будет напрасно ждать его на берегу и проклиная брата, так некстати забравшего шхуну.

Молодой небритый капитан рыбацкого баркаса подошел к нему в таверне, куда де Мариньи заскочил перекусить. Узнав, что виконт пытается спасти жену, почесал в затылке.

— Я и сам недавно женился и знаю, что это такое. Ладно, если вознаграждение будет достаточно солидным, то я готов.

Поль передал ему половину оговоренной суммы, другую половину отдал хозяину таверны с тем, чтобы тот отдал их рыбаку по возвращении, и взошел на небольшой рыбацкий баркас. Подняв паруса, суденышко безрассудно понеслось навстречу шторму, провожаемое неодобрительным покачиванием голов оставшихся на берегу.

Де Мариньи, невзирая на заливавшие баркас волны, стоял на корме, нетерпеливо глядя вперед, в мутное сизое марево…

…По полу что-то зашуршало, и Дюмон передернулся от отвращения, приходя в себя. Он не боялся крыс, просто было противно. Щелкнув зажигалкой, посветил вокруг. Пусто. Только голая земля да сыроватые камни вокруг. Потушив огонек, вновь остался в темноте, и воспоминания закружились вокруг неотступным роем…

…Как ни странно, де Мариньи был искренно благодарен тем, кто решил бросить их с Николь в одну темницу. Это было милосердно. Он не мог представить себе, что эту последнюю в своей жизни ночь они провели бы по отдельным камерам. Но когда его втолкнули в этот каземат и он, сильно избитый, не смог устоять на ногах, плач Николь показался ему еще худшим наказанием, чем побои.

Но он был рад, что она рядом. Немного передохнув, чтобы хоть чуть-чуть восстановить дыхание, он попросил:

— Не плачь, моя любовь, не плачь.

Она попыталась сдержаться, но по вздрагивающим плечам он понимал, как это для нее трудно. Промокнув ему лицо, чтобы остановить капавшую с него кровь, она с упреком прошептала:

— Почему ты не уплыл? Если бы я знала, что ты в безопасности, мне было бы гораздо легче умереть!

От этой фразы у него так сдавило грудь, что он ответил не сразу и подозрительно хриплым голосом:

— И как бы я жил без тебя?

Одна эта мысль была так горька, что он рывком сел и обхватил ладонями любимое лицо, пытаясь рассмотреть ее глаза. Было слишком темно, но всё равно было видно, что они блестят от непролитых слез.