Мария Шенбрунн-Амор - Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад

А между тем Гюмюштекин требовал за одряхлевшего в застенке безземельного головореза семь раз его вес в золоте. Это была гора драгоценного металла, и каждый знал множество способов протратить его с гораздо большим толком. Да и Церковь могла бы на эти деньги спасти сонм куда более достойных душ.

Первым взял слово бальи – регент королевства, богатейший и влиятельнейший барон Заморья Раймунд Сен-Жиль, граф Триполийский. Маленький, щуплый, темноликий как все провансальцы, с мускусно-черными, прямыми, свисающими на лоб прядями и огромным носом ворона, регент поклонился его величеству, заговорил веско, неторопливо, впиваясь в слушателей острыми, пронзительными глазами:

– Сир, мессиры, я сам провел в заключении девять лет, лучше многих знаю, каково это. И все же скажу: освобождать Шатильона будет ошибкой. Не только потому, что у самого бывшего князя за душой и пары подштанников не имеется, и выкупать его придется нам, что чистое разорение, хотя это тоже существенно. Главная беда, что Шатильон – неудержимый, неразумный и опасный человек. Он начал свое княжение с глумления над пастырем церкви, испортил отношения Антиохии с Византией, а затем унизил перед василевсом честь всех франков. Своими грабежами он восстановил против нас христианское население Сирии, и, если бы не Шатильон, мы бы уже давно владели Шейзаром. Я бы не брал его у Гюмюштекина даже в подарок.

Собравшиеся сосредоточенно взвешивали слова умного, дальновидного и рассудительного графа. Самого Рейнальда люди помнили смутно, но о прежних проделках этого искателя приключений, втершегося в их ряды через женскую постель, были наслышаны. Но главное, сто двадцать тысяч золотых слитков на дороге не валяются.

– Этих денег хватило бы, чтобы содержать в течение года несколько сот молодых и сильных рыцарей! – выпятил нижнюю губу Реджинальд де Гранье, сеньор Сидонский.

В ответ на замечание супруга Агнес скривила яркий рот:

– А откуда вы возьмете эти сотни рыцарей, мессир, если мы бросаем пленных невыкупленными? И разве вы сами, Сен-Жиль, не посылали точно так же собственные галеры грабить Кипр? Но вас никто никогда не попрекал выкупными деньгами.

Кто знает, ратовала бы графиня столь рьяно за освобождение прежнего пригожего дружка, если бы достойный сеньор Сидона не напоминал башмак с оторванной подошвой?

Граф Триполийский пробуравил настырную женщину неприязненным взором:

– Ваше сиятельство, я сидел с Шатильоном в одном застенке, я знаю его лучше всех. Его прежние проделки – ничто, по сравнению с тем, что этот неудержимый человек натворит, если вырвется на волю. Мы только что заключили мир с Саладином, но Шатильон непременно нарушит его, потому что ему нечего терять, у него ничего нет, он живет разбоем. Он сделает все, чтобы привести нас к войне.

Агнес де Куртене манерно завела очи долу:

– Шатильон всегда был рыцарем испытанной верности и невиданной стойкости. Я убеждена, что он еще преданно послужит королевству и Господу. Не все так миролюбивы, как вы, Сен-Жиль.

Бальи действительно выходил сражаться против нехристей с задором наемника, которому уже век не платили. Он и Хомс-то осадил только потому, что там сидели его вассалы, выданные им три года назад в обеспечение уплаты его собственного выкупа. Едва Саладин предложил их выпустить, Сен-Жиль тут же с ним примирился. Всегдашний везунчик Айюбид отделался освобождением нескольких заложников. Но осада Хомса все же отвлекла султана от Алеппо, и в благодарность евнух Гюмюштекин предложил франкам выкупить Шатильона и Куртене.

Магистр тамплиеров Одо де Сент-Аман, сам отсидевший три года в сарацинской неволе, тоже высказался без обиняков:

– Лучше бы бальи не упоминал этот злосчастный мир, который они с Онфруа де Тороном умудрились заключить как раз когда на Айюбида ополчились эмиры Алеппо и Мосула и настало самое время покончить с этим врагом Господа.

Коннетабль Онфруа II де Торон, старейший член Высшей Курии, благородный осколок славного прошлого, в последнее время незаслуженно оттиснутый в сторону выскочками, столпившимися вокруг трона нового государя, вспылил:

– Я помню множество случаев, когда удобные возможности расправиться с врагами Господа были упущены из-за независимой строптивости тамплиеров! Саладин хоть и магометанин, но человек чести, и зачастую иметь с ним дело легче, чем с иным христианином!

Коннетабль знал Саладина лично еще с египетских походов, был высокого мнения о его искренности, благородстве и щедрости, и, видимо, эта симпатия сыграла роковую роль. С тех пор багдадский халиф признал Юсуфа ибн Айюба султаном Египта и Сирии, тот стал еще сильнее, и удобная возможность покончить с ним была упущена.

У Сен-Жиля было много сторонников: не только старый сенешаль всегда выступал с ним заодно. Ибелины тоже во всем действовали наперекор Агнес с тех пор, как Балиану д’Ибелину удалось сочетаться браком со вдовой Амальрика, гречанкой Марией. Все, что вторая жена проигрывала первой в красе, она искупала неумеренным честолюбием и с первой была на ножах. Даже супруг Агнес, Реджинальд де Гранье, вельможа рассудительный, уважаемый и образованный настолько, что читал арабские сочинения, поддерживал разумного и влиятельного Раймунда Сен-Жиля, тоже изрядного книгочея. Отрадно, что все больше достойных франкских баронов интересовались сохраненными исламским миром познаниями. И разумеется, все симпатии самого Гильома, просвещенного отца церкви, пребывали на стороне здравомыслящих пуленов, видящих в магометанах людей, с которыми можно и давно пора договориться, дабы достигнуть мира и процветания Заморья.

Однако непутевая графиня цеплялась за Шатильона как за частицу безвозвратно ушедшей юности и боролась с бальи за влияние на сына-помазанника. Вот это больше всего тревожило воспитателя, душу вложившего в отрока. Ради любви к Господу архиепископ Тирский относился бы к нераскаявшейся грешнице снисходительнее, оставь она в покое его мальчика.

Но и не одна Агнес опасалась Сен-Жиля. Граф Триполийский, кузен Амальрика, являлся ближайшим наследником престола мужского пола, а нынешнему венценосцу не суждено иметь потомство. Ближе Сен-Жиля к короне стояли лишь две сестры Бодуэна IV – дочь Агнес Сибилла и дочь Марии Комниной Изабелла. Вдобавок, за хлопоты, связанные с бальяжем, граф Триполийский получил от короны Бейрут, а будучи супругом Эшивы де Бюр, он владел также и Галилеей. Столь всесильный и владетельный человек становится опасен, когда на троне сидит неопытный и смертельно больной монарх. Для противников регента его ненависть к Рейнальду Шатильонскому уже являлась веской причиной выкупить пленника. Горемон, сеньор города Бейсана, что на юге от Тивериадского озера, двадцать лет заседавший в Курии, прокряхтел: