Джасинда Уайлдер - На веки вечные

— Дерьмо, — дед потер лицо, вытер уголок глаза.

— У нас с твоим отцом были свои разногласия, но... он все-таки был моим сыном. И я любил его. Знаешь, гордился им. Не думаю... не думаю, что я говорил ему, но гордился. Он сделал себя сам, пошел своим путем, делал то, что хотел. Сделал, черт побери, себя сам.

— А что теперь? — прошептал я.

Дед снова потер лицо, тяжело вздохнул и выдохнул, его щирокие сильные плечи напряглись и снова расслабились.

— Не знаю, Кейд. Не знаю. Просто живи, один день за другим. Думаю, все, что ты можешь сделать.

Жить один день за другим. Я даже не знал, как это сделать. Дед встал и похлопал меня по плечу.

— Отдыхай, Кейд. Я со всем разберусь.

Отдыхать? И что делать? Я даже не знал, что должен был делать. Я был пуст и хотел просто заснуть и не просыпаться. Но глаза у меня были открыты, и я знал, что засну не скоро.

Кончилось тем, что я сел за стол и стал рисовать. Я даже не знаю, что рисовал. Только солнечный свет струился в окно, то разгорался, то слабел, пока мимо меня протекал день. Помню линии, дуги и завихрения — выражения печали внутри меня. Помню темные тени, которые ничто не отбрасывало. Помню черного ворона, контрастом выделяющегося на белом листе бумаги. Ворон был нарисован в профиль, крылья его были сложены, глаза-бусинки блестели, в них отражалось что-то скрытое. С клюва ворона свешивалась цепочка часов, стрелки остановились на 18:35.

Потом был линованный лист бумаги в левом углу стола.

* * *

Эвер,

То лето, когда мы встретились в Интерлокене. Озеро. Когда мы рисовали весь день. Сидели вместе на причале. Думаю, это были последние дни моего детства. Мои последние счастливые дни.

Вчера умер папа. Сердечный приступ или разбитое сердце, если ты хочешь правды. Не думаю, что он мог жить дальше без мамы. Просто сдался, и его сердце сдалось. Ему даже не было пятидесяти.

Даже не знаю, почему мы с тобой еще пишем эти письма. У тебя есть своя жизнь, а я просто... не знаю. Может, проклят? Просто живу. Дышу, один вдох за другим. Знаешь, я скучаю по тем временам, когда все было проще.

Надеюсь, у тебя все хорошо с Билли Харпером. Надеюсь, он хорошо к тебе относится.

Я болтаю ни о чем. Знаю. Я потерян. Но... я рисовал, пока не заболела рука, но это все еще внутри меня. И что дальше? Что мне делать? Кто я? Слишком много вопросов. И ответов нет. А ты с Билли Харпером.

Я понимаю зависть твоей сестры. Я тоже немного это чувствую. Зависть. К тебе. К Билли Харперу. Я не был на свидании, и первого поцелуя у меня не было. Ничего — в первый раз.

Ну да ладно. Отлично. Я уезжаю в Вайоминг. Может, навсегда. Не знаю. Уверен, в какой-то момент в моей жизни какая-нибудь девчонка пожалеет ковбоя-сироту. Я не напрашиваюсь на жалость, для твоего сведения. Просто... выплескиваю чувства. Болтаю. Прости.

Кейд.

* * *

Я подписал и запечатал письмо, а потом отослал, не думая о последствиях. Мне было все равно. Если она хотела ходить на свидания с чертовым Билли Харпером, я не против. Почему это должно меня волновать?

Я был еще на одних похоронах. Был одет в черное, и глаза промокли от слез, которые так и не лились. В тот день шел дождь. Достаточно подходящая погода, на мой вкус. Теплый дождь стучал по тенту, пока гроб из темного дерева опускали вниз. Рука деда у меня на плече.

Вайоминг стал для меня домом. Я получил наследство от деда, сбережения плюс страховка жизни. Достаточно, чтобы какое-то время прилично жить. Достаточно, чтобы заплатить за колледж, если бы я захотел поступить. Хотя я не хотел денег. Я ходил в школу в Каспере, работал на ранчо и даже не пытался с кем-нибудь встречаться или завести друзей.

И вот так, конечно, я и встретил Луизу Альварес.

Первая любовь, сны-воспоминания

Сложенное пополам письмо лежало у меня в сумочке, во внутреннем кармане, между прокладками макси и жвачкой «Тридент». Я не хотела открывать его. У меня было нехорошее предчувствие.

Вместо этого я оставила его там и решила не открывать и подождать подходящего момента чтобы прочитать последнее послание Кейда. Это было эгоистично. Письмо было... я даже не знаю, почему, но даже когда я прикасалась к конверту, то чувствовала печаль. Как будто я каким-то образом знала на психологическом или эмоциональном уровне, а может, на сверхъестественном, что в нем было еще больше горя. А я не хотела, чтобы мне пришлось его почувствовать.

Свидания с Уиллом были потрясающими. Он был потрясающим. Он водил меня по интересным местам. На концерты на стадионе «Джо Луис Арена», на пьесы в Медоубруке. Мы ездили в машине допоздна, слушали джаз. Говорили до рассвета.

Целовались в темноте. Начиналось это просто: просто прощальный поцелуй, который длился час. Во время обеда мы ускользали из школы, чтобы пообниматься в его машине в дальнем углу школьной парковки.

Он начал трогать меня только через две недели после того, как мы начали встречаться. Если честно, я стала волноваться. У меня в голове запечатлелись мысли о похотливых подростках, подкрепленные историями, которые рассказывали девчонки из школы. Одну фразу я слышала слишком часто: «Я, конечно, хотела этого, но не так скоро». Я знала, что это значит. Конечно, я хотела. Но с Уиллом это было по-другому.

Так что я была более чем готова, когда его ладонь коснулась моего колена. Мы как обычно сидели у него в машине. На заднем плане играл джаз — что-то быстрое, энергичное и почти агрессивное в своей буйной энергии. Все мое тело дрожало от возбуждения, страстно желало его поцелуев, опьянело от его близости. Он заставил меня осознать себя. Осознать мое тело. Мои руки, мои бедра, мою грудь, мою одежду, мои желания. Я хотела, чтобы он прикоснулся ко мне, чуть-чуть. Вот что это было, просто... небольшое исследование.

Так что, когда его рука коснулась моего колена, остановилась и скользнула вверх, по бедру, я не возражала. Мои руки лежали у него на плечах, прикасались, но не держали, обнимали, но не прижимали к себе. Когда его рука коснулась моего бедра, мои пальцы скользнули вниз, ему под рубашку, чтобы прикоснуться к груди, потрогать его мускулы. Его губы раскрылись, язык скользнул ко мне в рот, и я почувствовала его, ощутила его вкус; была приятно удивлена и этим, и теплом его руки на моем бедре. Своим языком я коснулась его и задохнулась от их прикосновения и от того, что все мое существо дрожало и трепетало.

Теперь его рука была у него на талии, и я, затаив дыхание, целовала его, ждала, что Уилл сделает дальше. Палец скользнул под подол моей футболки «Lumineers», коснулся кожи. О, Господи. Я не смогла дышать, даже если бы и захотела. Мои руки обняли его сзади, подняв мягкую хлопчатобумажную ткань, и теперь я тоже касалась его пылающей жаром кожи, и вместе мы исследовали наши тела, двигаясь вверх, вверх. Я даже не осмеливалась думать о том, что происходило, о том, что рука Уилла была у меня под футболкой, гладила меня не более чем в дюйме от моего красного кружевного бюстгальтера на косточках. Красного кружевного бюстгальтера, который я надела для этого свидания. Не потому, что я думала, что он увидит его, но потому, что какая-то часть меня хотела, чтобы он увидел.