Табита Сузума - Запретное

Она с ужасом смотрит на меня, молчаливые слезы текут по ее щекам.

— Они отправят тебя в тюрьму!

— Нет, — я мотаю головой, пытаясь звучать настолько убедительно, насколько возможно. — Ты просто скажешь им, что не хочешь выдвигать обвинения. Если нет обвинителя, то не может быть и никакого судебного дела. Меня выпустят через несколько дней! — Я смотрю на нее, безмолвно умоляя поверить мне.

Она хмурится и медленно качает головой, словно отчаянно пытается понять.

— Но это не имеет смысла…

— Поверь мне. — Я дышу слишком часто. — Большинство случаев сексуального насилия не доходит до суда, потому что жертвы слишком боятся или стыдятся выдвигать обвинения. Так что ты просто скажешь, что тоже не хочешь выдвигать обвинения… Но, Мая, — я тянусь и сжимаю ее руку, — ты ни за что, ни за что не должна говорить, что это было по обоюдному согласию. Ни за что, ни за что не должна признаваться, что приняла участие во всем этом по собственному желанию. Я заставил тебя. Что бы они ни спросили, что бы они ни говорили, я угрожал тебе. Понимаешь?

Она потрясенно кивает.

Не убедившись, я грубо хватаю ее за руки.

— Я не верю тебе! Скажи мне, что случилось! Что я с тобой сделал?

Она поднимает взгляд, ее нижняя губа дрожит, глаза блестят.

— Ты меня изнасиловал, — отвечает она и прижимает ладони ко рту, чтобы заглушить крик.

Мы в последний раз прижимаемся друг к другу под одеялом. Она сворачивается рядом со мной, прижимаясь щекой к моей груди и дрожа от потрясения. Я крепко ее держу, глядя в потолок, боясь, что начну плакать, боясь, что она увидит то, насколько я испуган, боясь, что она вдруг поймет, что даже если и не будет выдвигать обвинения, то найдется кто-то другой.

— Я н-не понимаю. — Мая хватает ртом воздух. — Как такое могло произойти? Почему из всех мама выбрала именно этот день, чтобы вернуться? Как, черт возьми, она смогла войти без ключа?

Я пребываю в слишком сильном потрясении, чтобы даже думать об этом или волноваться. Единственное, что важно, — нас поймали. Сообщили в полицию. Я никогда вообще не думал, что все может так сложиться.

— Должно быть, это сосед. Мы не были достаточно осторожны со шторами. — С немым всхлипом Мая качает головой, — У тебя еще есть время. Лочи, я просто не понимаю! Почему ты не убежишь? — ее голос повышается от боли.

Потому что меня не будет рядом, чтобы рассказать свою версию истории. Версию, которую я хочу, чтобы полиция услышала. Версию, которая освободит тебя ото всех нарушений. Если я убегу, то они смогут арестовать тебя вместо меня. А если мы сбежим оба, то выставим себя соучастниками, и все будет кончено.

Но я ничего не говорю и просто прижимаю ее сильнее в надежде, что она мне поверит.

Звук сирены заставляет нас обоих подскочить. Мая спрыгивает с кровати и пытается добраться до двери. Я останавливаю ее, и она начинает плакать.

— Нет, Лочи, нет! Пожалуйста! Позволь мне спуститься вниз и объяснить! Так все выглядит гораздо хуже!

Мне нужно, чтобы все выглядело хуже. Нужно, чтобы все выглядело настолько плохо, насколько это возможно. С этого момента я должен думать как насильник, вести себя как насильник. Доказать, что я удерживал Маю против ее воли.

На улице усиливаются звуки хлопающих дверей машин. Вновь звучит истеричный голос мамы.

Хлопает входная дверь. Тяжелые шаги в коридоре. Мая щурит глаза и цепляется за меня, тихо рыдая.

— Со мной все будет в порядке, — я отчаянно шепчу ей на ухо. — Это всего лишь протокол. Они арестуют меня, чтобы только допросить. Когда ты скажешь им, что не хочешь выдвигать обвинения, то они просто отпустят меня.

Я крепко держу ее, поглаживая волосы, надеясь, что однажды она поймет, что однажды она простит меня за ложь. Стараясь не думать, стараясь не паниковать, стараясь не колебаться. Громкие голоса снизу, в основном мамы. Звук множества шагов на лестнице.

— Отпусти меня, — быстро шепчу я.

Она не отвечает, все еще прижимаясь ко мне, головой зарываясь в мое плечо, руками крепко обвивая мою шею.

— Мая, отпусти меня, немедленно! — Я пытаюсь отцепить ее руки от себя. Она не отпустит. Она не отпустит!

Стук в дверь заставляет нас обоих резко подпрыгнуть. За шумом следует резкий, властный голос:

— Это полиция. Откройте дверь.

Мне жаль, но я только что изнасиловал свою сестру и удерживаю ее здесь против ее воли. Я не могу быть так любезен.

Они делают мне предупреждение. Затем слышится первый удар. Мая издает испуганный крик. Она все еще не отпускает меня. Мне жизненно важно повернуть ее так, что когда они войдут, то увидят, как я держу ее спиной к себе, прижимая ее руки к бокам. Еще одна трещина. Дерево вокруг защелки трескается. Еще один удар, и они войдут.

Я со всей силы отталкиваю Маю от себя. Я смотрю ей в глаза — ее красивые голубые глаза — и чувствую нахлынувшие слезы.

— Я люблю тебя, — шепчу я. — Мне так жаль! — А потом я поднимаю правую руку и со всей силы ударяю ее по лицу.

Ее крик наполняет комнату за секунду до того, как замок ломается и дверь открывается. Внезапно дверной проем заполняют люди в темной униформе и с трещащими рациями. Я за руки и талию обхватываю Маю рукой, прижимая спиной к себе. На внутренней стороне ладони, закрывающей ее рот, я чувствую обнадеживающую струйку крови.

Когда они приказывают мне отпустить ее и отойти от кровати, я не могу двинуться. Я должен сотрудничать, но физически я не могу. Я застываю в ужасе. Я боюсь, что если уберу руку со рта Маи, то она расскажет им правду. Я боюсь, что как только они заберут Маю, я больше никогда ее не увижу.

Они просят меня поднять руки. Я ослабляю хватку, удерживающую Маю. “Нет! — кричу я внутри. — Не оставляй меня, не уходи! Ты моя любовь, моя жизнь! Без тебя я ничто, у меня нет ничего. Если я тебя потеряю, то потеряю все”. Очень медленно я поднимаю руки, с трудом удерживая их в воздухе, борясь с непреодолимым желанием вернуть Маю в свои объятия, поцеловать ее в последний раз. Осторожно приближается женщина-офицер, словно Мая — дикое животное, готовое сорваться с места, — и поднимает ее с кровати. Она издает слабый сдавленный всхлип, но я слышу, как она делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Кто-то укутывает ее в одеяло. Они пытаются вывести ее из комнаты.

— Нет! — кричит она. Разразившись внезапными рыданиями, она в отчаянии поворачивается ко мне, ее нижнюю губу окрашивает кровь. Губы, которые когда-то нежно прикасались ко мне; губы, которые я так сильно люблю; губы, которым я не хотел навредить. Но теперь, с израненными губами и заплаканным лицом она выглядит такой потрясенной и разбитой, что даже если и потеряет всю решимость и расскажет правду, я почти уверен, что ей не поверят. Ее глаза встречаются с моими, но под пристальным взглядом офицеров я не в состоянии дать ей хоть малейший признак утешения. “Иди, моя любовь, — взглядом прошу я. — Следуй плану. Сделай это. Сделай это для меня”.