Табита Сузума - Запретное

В течение дня столько дел: поговорить с их учителями о возвращении в школу, сходить на встречу с нашим консультантом, отметиться у социального работника, убедить, что они чистые, накормлены и здоровы… Я вынуждена придерживаться списка, напоминать себе, что должна делать в каждый момент в течение дня: когда встать, когда есть, когда лечь спать… Мне приходится разбивать каждую повседневную работу на маленькие этапы, иначе я оказываюсь посреди кухни с кастрюлей в одной руке, ошеломленная, потерянная, без какого-либо понятия, почему я тут стою или что должна сделать дальше. Я начинаю предложения, которые не могу закончить, прошу Кита сделать мне одолжение, а потом забываю, каком именно. Он пытается помочь мне, пытается взять какие-то вещи на себя, но потом я беспокоюсь, что он делает слишком много, что у него тоже какой-то срыв, и поэтому я умоляю его остановиться. Но в то же время я понимаю, что ему нужно чем-то себя занять, и чувствую, что он помогает и что он нужен мне.

С того дня, когда это произошло, когда пришли новости, каждая минута была агонией в своей простейшей и наиболее полной форме. Это как засунуть руку в печь и отсчитывать секунды, зная, что они никогда не закончатся, задаваясь вопросом, как можно выдержать еще одну, а потом еще, удивляясь, что, несмотря на пытки, я продолжаю дышать, двигаться, хотя и знаю, что тем самым боль никуда не уйдет. Но я удерживаю руку в печи жизни только по одной единственной причине — дети. Я покрываю нашу мать, вру ради нее, я даже перед приездом социальных служб сообщаю детям, что именно нужно сказать — но все это было, когда у меня по-прежнему оставалась самонадеянность, нелепая, позорная самонадеянность полагать, что им все равно будет лучше со мной, чем их заберут и отдадут кому-то на воспитание.

Теперь я сомневаюсь. Хотя я медленно и восстановила в некотором роде прежний порядок, некое подобие спокойствия, я превратилась в робота и едва могу следить за собой, не говоря уже о трех травмированных детях. Они заслуживают правильного дома с правильной семьей, которая удержит их вместе, сможет советовать и поддерживать. Они заслуживают того, чтобы начать все сначала — вступить в новую жизнь, где люди, которые заботятся о них, следуют нормам общества, где любящие люди не уходят, не распадаются и не умирают. Они заслуживают намного больше. И без сомнения всегда этого заслуживали.

Теперь я искренне в это верю. Мне потребовалось несколько дней, чтобы полностью убедить себя, но, в конце концов, я поняла, что у меня нет выбора: действительно нельзя принять другого решения, вариантов нет, кроме как принять факты. У меня нет сил, я не могу жить следующим днем. Единственный способ справиться с этой сокрушительной виной — убедить себя, что детям, ради них самих, будет лучше в другом месте. Я не позволю себе думать, что я тоже их бросаю.

Мое отражение не изменилось. Не знаю, как долго я тут стояла, но я уверена, что прошло какое-то время, потому что мне снова очень холодно. Знакомый признак того, что я застопорилась, подошла к концу данного этапа и забыла, как перейти к следующему. Но, может, на этот раз моя задержка преднамеренна. Следующий этап будет самым трудным из всех.

Платье, которое я купила по этому случаю, действительно довольно симпатичное и не слишком официальное. Морской пиджак делает его соответствующе элегантным. Синий, потому что это любимый цвет Лочена. Был любимым цветом Лочена. Я закусываю губу, и на поверхности выступает кровь. Несомненно, плакать хорошо детям — кто-то говорил мне это, но я не помню, кто, — но я уяснила для себя, как и со всем, что делаю сейчас, — в этом нет никакого смысла. Ничто не может облегчить боль. Ни плач, ни смех, ни крики, ни мольбы. Ничто не может изменить прошлого. Ничто не может его вернуть. Мертвые остаются мертвыми.

Лочен посмеялся бы над моим нарядом. Он никогда не видел меня одетой так шикарно. Он бы пошутил, что я похожа на банкира. Но потом перестал бы смеяться и сказал бы, что я действительно выгляжу красиво. Он бы усмехнулся при виде Кита в таком модном костюме, который вдруг выглядит гораздо старше своих тринадцати лет. Он бы дразнил нас, что мы также купили костюм и Тиффину, но ему бы понравился футбольный галстук в ярких цветах — личное добавление Тиффина. Но ему потребуются все силы, чтобы рассмеяться над выбором наряда Уиллы. Думаю, при виде ее драгоценного платья принцессы фиолетового цвета, которое мы купили ей на Рождество, он будет готов расплакаться.

Прошло так много времени — практически месяц из-за вскрытия, следствия и всего остального, — но, наконец, время пришло. Мама решила не присутствовать, поэтому мы будем только вчетвером в милой церкви на Миллвуд Хилл — внутри затемненного зала прохладно, пусто и тихо. Только мы вчетвером и гроб. Преподобный Доус подумает, что у Лочена Уители нет друзей, но он ошибется — у него есть я, все мы… Он подумает, что Лочена не любили, но это не так, его любили сильнее, чем большинство людей за всю их жизнь…

После короткой службы мы вернемся домой и будем утешать друг друга. Через какое-то время я поднимусь наверх и напишу письма: каждому по письму, объясняющему, почему; рассказывающему, как сильно я их люблю; что мне очень-очень жаль. Заверяющему, что за ними будут хорошо присматривать в другой семье; пытающемуся убедить их, как и меня саму, что им будет гораздо лучше без меня, гораздо лучше начать сначала. Ну а с остальным будет просто, эгоистично, но просто — все это тщательно было спланировано за неделю. Очевидно, я не смогу оставаться дома, чтобы дети меня не нашли, поэтому отправлюсь в свое укрытие в Эшмур парк, которое я назвала Раем, которым я когда-то поделилась с Лоченом. Только на этот раз я не вернусь.

Кухонный нож, который я хранила под стопкой бумаг в ящике стола, я спрячу под пальто. Я лягу на сырую траву, буду смотреть на усеянное звездами небо, а потом подниму нож. Я точно знаю, что нужно делать, чтобы все закончилось быстро, так быстро — так же, как было и у Лочена, я надеюсь. Лочи. Мальчик, которого я когда-то любила. Мальчик, которого я люблю до сих пор. Мальчик, которого я продолжу любить, даже когда моя роль в этом мире тоже закончится. Он пожертвовал своей жизнью, чтобы избавить меня от тюремного заключения. Он думал, что я смогу присматривать за детьми. Он думал, что я сильная — достаточно сильная, чтобы продолжить жить без него. Он думал, что знал меня. Но он ошибался.

В комнату влетает Уилла, заставив меня подпрыгнуть. Кит причесал ее длинные золотистые волосы, вытер лицо и руки после завтрака. Ее детское личико по-прежнему такое милое и доверчивое, что мне больно смотреть на нее. Интересно в моем возрасте, она по-прежнему будет похожа на меня? Надеюсь, кто-нибудь покажет ей фотографию. Надеюсь, кто-нибудь расскажет ей, как сильно ее любили — Лочен и я, — несмотря на то, что она сама этого помнить не будет. Из всех троих она, скорее всего, полностью восстановится, забудет, и я на это надеюсь. Возможно, если они позволят сохранить хотя бы одну фотографию, какая-то ее часть освежит ей память. Возможно, она вспомнит игру, в которую мы играли, или забавные голоса, которыми я говорила перед сном за различных персонажей из ее книжек.