Инга Берристер - В омуте любви

Долгожданный телефонный звонок раздался рано утром, когда за окном едва начало светлеть. Но для Александры Маккеллерс не было радостнее известия.

Пришлось потратить немало усилий — и не только усилий, — чтобы уговорить служащих таможни аэропорта сообщить ей о прибытии груза.

Мгновенно вскочив с кровати и наскоро приведя себя в порядок, она уже полчаса спустя выводила из гаража свой зеленый «миникупер». Предстояло преодолеть всего около тридцати миль по безлюдной пока дороге. Однако Санди сейчас этот путь казался не менее долгим, чем кругосветное путешествие, так велико было ее нетерпение.

Когда же она увидела вожделенный груз, который с необходимыми мерами предосторожности устанавливали в фургон, Санди охватила такая нервная дрожь, что, казалось, всем вокруг было слышно, как стучат ее зубы. Она готова была расцеловать хмурых после бессонной ночи грузчиков, когда те наконец-то закрыли дверцу фургона и тот тронулся с места.

Ни на миг не упуская красные огоньки подфарников, Санди быстро завела «мини-купер» и устремилась следом за машиной. Господи, сделай так, чтобы ничего не случилось и мои драгоценные, хрупкие, бесконечно прекрасные кубки, бокалы, блюда и сосуды добрались до места в целости и сохранности, мысленно молилась Санди…

Вот фургон въехал в знакомый пригород и, миновав его, направился к центру Нейса. Здесь он затормозил у красивого особняка, на первом этаже которого располагался небольшой посудный магазин, а точнее говоря, салон изысканных произведений из стекла, фарфора и керамики.

Поспешно выбравшись из машины, Санди подбежала к задней двери магазина и отперла ее. Водитель фургона и его напарник с теми же предосторожностями, что и при погрузке, внесли ящики в помещение склада. Расписавшись в получении груза, она поблагодарила мужчин так, словно те были ангелами, посланными ей небесами в помощь, а не государственными служащими на зарплате.

Затем, уже оставшись одна, перевела дух и обозрела свои сокровища. Теперь Санди уже не торопилась, предвкушая то, что ей предстоит увидеть, и с наслаждением отдаляя вожделенный миг.

И вот чудесный миг настал: Санди, усмиряя бешеное биение сердца, открыла первый ящик… и в ужасе уставилась на его содержимое. Она не верила собственным глазам.

— О нет! Только не это! — в отчаянии простонала она, вынимая кубок — один из целого набора заказанных во время недавней поездки в Венецию.

Кошмар не рассеивался. Санди закрыла глаза. С лица сбежали все краски, к горлу подступила дурнота. Она столько вложила в этот заказ — и не только денег!

Дрожащими руками Санди открыла следующую упаковку, но тут же прикусила губу, чтобы не расплакаться. Декоративное блюдо лишь подтверждало растущие подозрения.

Через два часа, когда склад магазинчика, которым она управляла на пару с подругой Мэйбл Далтри, буквально ломился от коробок с посудой, никаких сомнений уже не оставалось. Сбылись самые худшие опасения Санди.

Чем бы ни являлась эта… эта мерзость, настоящее преступление против хорошего вкуса и стиля, но уж явно не изящными, изысканно-прекрасными произведениями стеклодувного искусства, которыми она, Александра Маккеллерс, восхищалась. Возможно, груз, который она получила, но никогда не заказывала, числом предметов и их наименованием соответствовал накладной. Однако во всем прочем был отвратительной пародией на первоклассные вещи, которыми она пленилась и за которые заплатила.

Нет-нет, она ни за что не стала бы заказывать ничего подобного, и уж тем более ни за что не смогла бы выставить такую дрянь в магазине. Их постоянные покупатели отличались большой разборчивостью. У бедняжки внутри все так и сжалось при воспоминании о том, с каким пылом и как самоуверенно она расписывала красоты венецианского стекла.

Борясь с головокружением, Санди уставилась на тарелку, которую запомнила в исполнении из бледно-розового стекла с золотым растительным орнаментом по краю и гербом миланских герцогов Сфорца в центре. Неужели ради этой безвкусицы она поставила на кон и магазин, и свою репутацию, и все личные сбережения? Ради этого звонила из Венеции управляющему банком, уговаривая увеличить кредит? Разумеется, нет! Демонстрационные образцы не имели с этими предметами ничего общего. Решительно ничего!

Не в силах остановиться, она словно в лихорадке хваталась за новые и новые коробки, вопреки очевидности надеясь, что увиденное прежде — какая-то глупая ошибка. Но, увы, никакой ошибки не произошло. Все, что она распаковывала, носило одни и те же приметы откровенной подделки: жуткие формы, отвратительное качество стекла, грубые, кричащие цвета.

Голубой — нежный и удивительный, каким художники Возрождения наделяли одежды мадонн или который так таинственно мерцает на солнце в старинных витражах; зеленый — маняще притягательный и искрящийся в глубине, точно искусно ограненный изумруд; золотистый — переливчатый, тонко-неуловимый, словно только что из мастерской золотых дел мастера… В реальности эти цвета были так же далеки от того, что помнила Санди, как детский набор для рисования от палитры знаменитого художника.

У бедняжки просто голова пошла кругом, когда она попыталась осознать масштабы катастрофы, с которой теперь придется иметь дело. К тому же поставка заказа здорово запоздала относительно договоренного срока, и Санди собиралась уже сегодня расчистить полки, чтобы устроить маленькую выставку венецианского стекла накануне большой рождественской распродажи.

И что же, скажите на милость, теперь делать?

В обычных обстоятельствах, случись какая проблема, Санди немедленно поделилась бы со своей компаньонкой, но в том-то и дело, что сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящими. Во-первых, Санди ездила в Венецию сама по себе и на свой страх и риск заключила сделку. А во-вторых, в настоящий момент Мэйбл была гораздо более занята мужем и началом их совместной жизни, чем магазином. Поэтому подруги договорились, что Мэйбл некоторое время будет играть вторую роль в деле, которое они вместе завели в Нейсе, куда заманила их любимая тетя Санди, Джанет Скофилд.

А в-третьих…

Санди закрыла глаза. Она знала: стоит только рассказать тете Джанет, или Мэйбл, или хотя бы Максин Фрирз, ее домовладелице, о финансово-профессиональной каше, что она заварила, как все трое тут же бросятся ей на помощь, все поймут, простят, искренне посочувствуют. Но Санди остро осознавала: из них четверых только она одна вечно умудряется все испортить, принять неверное решение — словом, наломать дров. Одну ее вечно обманывают, надувают, обижают, ранят в самое сердце. Одна она вечно оказывается жертвой…