Вера Кауи - Неотразимая

Харви оставил ее и тихо вышел, она даже не заметила его ухода. У дверей на табуретке сидела Серафина.

Она прислуживала Хелен с тех пор, когда та была маленькой девочкой. Никто не знал, сколько Серафине лет. Казалось, она жила на острове всегда. В Мальборо Серафина была важной персоной. Даже старший из слуг, дворецкий Мозес, несмотря на весь свой тридцатилетний стаж службы в Мальборо, не шел с ней ни в какое сравнение. Серафину считали колдуньей, потому что она была африканкой, ее предки прибыли на остров вместе с Темпестами в восемнадцатом веке. Именно потому она так походила на вырезанного из дерева идола.

Она была высокой и худой, взгляд ее немигающих бездонных черных глаз мог лишить дара речи. Она всегда носила только накрахмаленные ситцевые платья светло-зеленого цвета, с юбками до полу, поверх надевала белый фартук с нагрудником, а волосы прятала под снежно-белую косынку. Она двигалась бесшумно, появляясь неожиданно, будто материализуясь из воздуха.

И теперь она со сложенными на груди руками молча встала и бесстрастно взглянула на Харви из-под тяжелых век.

— Она занялась подготовкой похорон, — сказал Харви почтительно. — Как ни странно, мне кажется, это поможет ей отвлечься. Наверное, твой отвар тоже пойдет ей на пользу…

Серафина наклонила голову.

— Я пригляжу за ней. — Голос ее был звучен, как медный гонг.

Харви вполне полагался на нее. Серафина приглядывала за всем, что касалось Хелен. И все знала. Она была полностью предана своей хозяйке. И не отличалась болтливостью.

Кто-то постучал в дверь. Марджери не откликнулась. Ее рот был занят — наполнен ее излюбленной пищей, единственным, что она позволяла себе без всяких ограничений: от этого не полнеют.

— Signora la Contessa.. .

Марджери словно не слышала.

— Signora, mi displace…

Она нетерпеливо освободилась и крикнула:

— Chec'e?

— Un telegramme per Lei dagli Stati Uniti, Signora Contessa.

Андреа, извивавшийся под ласками ее рта и языка, на миг открыл глаза и опять закрыл их, застонав, когда она снова припала к нему. Взгляд его блуждал, бедра поднимались и опускались. Тело выгибалось, руки сжимали ее груди. Марджери была непревзойденной в искусстве феллацио — алчный рот, широкие губы, дразнящий язычок, неутолимое желание создали ей известность. Вновь ощутив ее язык и губы, Андреа почувствовал, как все его тело, от самого позвоночника, напряглось в предчувствии близкого оргазма. Марджери, не отрываясь от него, вслепую нащупала на ночном столике тяжелую хрустальную пепельницу и швырнула ее в дверь спальни. Пепельница тяжко грохнулась, осыпав пол осколками, в то время как Андреа с приглушенным стоном извергал семя в ее жадный рот.

И только потом, в истоме лежа на спине, любуясь тугими ягодицами Андреа, который, стоя перед зеркалом и не отрывая взгляда от своего отражения, аккуратно зачесывал блестящие, словно смоченные водою волосы, Марджери вдруг вспомнила о телеграмме.

— Посмотри, милый, что там было, хорошо? — промурлыкала она, сворачиваясь, как сытая кошка. — Наверное, он оставил это под дверью.

Андреа вернулся, держа в руке конверт с голубой каймой.

— Ну и что же это? Открой, милый, пожалуйста.

Андреа молчал, и тишина заставила Марджери снова открыть глаза. Увидев его потрясенное лицо, она вскочила, выхватила телеграмму и мгновенно прочла:

РИЧАРД ТЕМПЕСТ УМЕР СЕГОДНЯ. ПРИЕЗЖАЙ И УБЕДИСЬ! КАСС.

Марджери вскрикнула.

— Эврика! Аллилуйя! Хвала Господу!

Глаза ее горели радостно и алчно, она бросилась на колени на скомканную постель, победно воздела руки и, размахивая телеграммой, как одержавший победу боксер, восклицала:

— Теперь я богата! Богата! Ричард умер, а я стала богатой!

Практичный, как и подобает венецианцу, Андреа спросил:

— Насколько богатой?

— Господи, кто же знает? Настолько, что и не сосчитать… миллиарды… миллиарды и миллиарды… ни у кого больше не было таких денег.

Он задумчиво спросил:

— А теперь все твое?

— Чье же еще? У него не было кровных родственников, кроме сестры, бедняжки, а я его падчерица… единственная падчерица…

Acci dentil — подумал Андреа. Как удачно, что он решил встретиться с ней сегодня — он как раз собирался сообщить ей, что этот раз — последний. Теперь все меняется. Теперь, когда умер ее невероятно богатый отчим. Андреа чуть было не перекрестился, так велика была его благодарность за то, что удача ему не изменила. Нужно будет обязательно заказать мессу. Марджери соскочила с кровати и, с возгласами радости, пылая неостывшей страстью, понеслась в танце по резной, золоченой, с шелковыми драпировками комнате.

— Я богата! Богата! Кошмарно, мерзко, непристойно богата!

Андреа решил действовать:

— Но теперь ты оставишь меня… вернешься на остров. — Он казался безутешным.

Марджери в ту же секунду остановилась, подбежала к нему, страстно обвила руками его нагое тело, прижалась к нему, чувствуя его пока мягкий пенис, покусывая соски, спрятанные в густой черной поросли на груди.

— Ненадолго, милый, ненадолго, клянусь тебе… только посмотреть, как его закопают — такого зрелища я не пропущу ни за что на свете! И потом, ведь надо узнать, сколько он оставил мне. Но я вернусь, как только смогу. Я бы хотела взять тебя с собой, но мне кажется, пока этого не следует делать. Мы все же должны соблюдать траур, правда? Но как только я развяжусь с Харри… — Обожание в ее взгляде мгновенно сменилось ненавистью. — С какой радостью я избавлюсь от этого ублюдка! Какой скукой от него несет!.. А его чертова матушка и сестрицы с лошадиными мордами, будь они прокляты… пусть катится на Богом забытые виноградники в Тоскане и делает свое кислющее вино, мне наплевать…

Тут ее неудержимая радость прорвалась вновь. Она нашла губами его губы, прижалась к нему всем телом, руки ее скользнули вниз, сжали его ягодицы, пальцы настойчиво раздвигали их.

— Давай отпразднуем, милый, так, как умеем только мы…

Марджери умела праздновать только одним способом.

Марджери Боскомб — в настоящее время, в пятом супружестве, графине ди Примачелли — исполнилось сорок четыре года. В юности она была хорошенькой, но многочисленные мужья, еще более многочисленные любовники, множество проведенных без сна ночей, частые выпивки и героин или кокаин, а к тому же долгий и трудный путь, пройденный ею для того, чтобы попасть в Готский альманах, сгубили ее. Нежное лицо огрубело.

Ее элегантность приобрела остроту и резкость. Волосы, когда-то золотисто-каштановые, благодаря парикмахерскому искусству превратились в белокурую, чуть тронутую солнцем гриву с незаметно подложенными кое-где шиньонами, округлость лица достигалась силиконовыми инъекциями и двумя подтяжками, кожу неизменно покрывал ровный загар, что создавало иллюзию молодости. У нее была прекрасная фигура, и она неукоснительно следила, чтобы не поправиться, но вся ее сила заключалась в инстинктивном (вряд ли здесь можно говорить о каком бы то ни было обдумывании) умении одеваться; ее безошибочный выбор заставлял других, пусть даже более красивых женщин, зеленеть от зависти.