Элизабет Беверли - Как заарканить миллионера

— Но все же мне хотелось бы заняться Лорен Грабл-Монро, — настаивал Лукас. — Давай так: я делаю для тебя этот идиотский репортаж, а в награду получаю возможность…

В следующий миг Адам в полной мере оценил правоту древней мудрости: «Язык мой — враг мой». Он открыл рот, желая ответить: «Трупом лягу, но не пущу эту стерву в свой журнал!» — однако, сам того не ожидая, ответил нечто совершенно иное:

— Нет, Лукас.

— Почему нет?

Адам с ужасом ощутил, как губы его сами собой изгибаются в хищной усмешке.

— Да потому, — ответил он, — что Лорен Грабл-Монро займусь я сам.

— А ты как думаешь, Дорси? Голубое или зеленое?

Дорси и рада была бы ответить матери, но мысли ее были далеко. Съежившись на краешке огромной кровати, застеленной розовым покрывалом, и закрыв лицо руками, она не чувствовала в себе сил даже поднять глаза на Карлотту Макгиннес. Ибо в ушах у нее до сих пор звучали эти слова:

«Лорен Грабл-Монро займусь я сам!»

Прошло три дня, но Дорси по-прежнему была в панике. Напрасно убеждала она себя все выходные, что слова Адама Дариена — пустая угроза. Что никакой, даже самый упорный журналист не сможет раскрыть истинное лицо Лорен Грабл-Монро. Что редактор и издатель найдут способ сохранить тайну — в конце концов, они обещали! И вообще все будет хорошо.

Но солнечный и ясный понедельник открыл горькую истину: уик-энд она потратила зря. Ибо все ее самоутешения были ложью. Ложью с первого до последнего слова.

До позднего вечера Адам и Лукас обсуждали, что сделают с мисс Грабл-Монро, когда она попадется им в лапы. В выражениях охотнички не стеснялись, не подозревая, что предполагаемая добыча слышит каждое их слово.

А фантазия у них была, надо сказать, на редкость живая и изобретательная.

К концу вечера эти двое успели раздеть Лорен догола, вымазать медом, привязать к столбу под палящим солнцем пустыни и повесить над головой плакат: «Стервятники, налетайте!»

Раздеть и вымазать медом предложил Адам — и Дорси эта идея… гм… ну, не то чтобы понравилась, конечно… Скажем таю чем-то привлекла. Даже против привязывания она особо не возражала. Но тут Лукас заговорил о пустыне и стервятниках — и все испортил!

Итак, они намерены ее разоблачить. Выяснить, что Лорен Грабл-Монро — на самом деле Дорси Макгиннес, скучная почти профессорша социологии в скучном и респектабельном колледже «Северн». Вопрос лишь в том, долго ли она сможет от них прятаться. И какой ущерб нанесет это журналистское расследование ее научной и преподавательской репутации. Да и всей ее жизни тоже.

Конечно, журнал «Жизнь мужчины» ни одна уважающая себя женщина в руки не возьмет, однако Дорси порой его почитывала. И знала, на что способны Адам Дариен и Лукас Конвей. По отдельности. Если же они объединят усилия… даже подумать страшно!

Одним словом, выходные у Дорси напрочь пропали.

А сегодня, заскочив домой перекусить перед тем, как отправляться в «Дрейк», она с ужасом обнаружила, что совершенно лишилась аппетита. В желудке творилось такое, что для прозаических бутербродов с сыром ни места, ни желания не оставалось.

А вот ее мамочка отсутствием аппетита не страдала. Ее-то никто не разоблачает, не выставляют на съедение стервятникам под палящим солнцем пустыни! Ведь не она написала эту чертову книгу!

Карлотта Макгиннес была всего-навсего вдохновительницей. Первопричиной. Творящей силой. Но до таких глубин ни один чертов журналист не докопается.

В этот ясный осенний день Карлотту волновала лишь одна проблема: что надеть, голубое или зеленое? Отняв руки от лица, Дорси взглянула — не на саму мамочку, нет, на это ее отваги не хватило, — а на отражение в зеркале. Как всегда, Карлотта выглядела светской дамой, безмятежной и безукоризненно элегантной. Платиновые волосы лежали безупречно — волосок к волоску. Домашняя униформа — вельветовые джинсы и туника — сегодня была выдержана в сиреневых тонах: цвет подчеркивал бледную голубизну глаз, а покрой — хрупкость фигуры.

Трудно поверить, что мать и дочь разделяет четверть века! В свои пятьдесят два Карлотта так же хороша, как и тридцать лет назад. Может быть, даже стала еще красивее, ибо к пятидесяти годам она приобрела опыт и знание жизни, какого у двадцатилетней быть не может. А еще — взгляды, каких не встретишь у подавляющего большинства женщин ни в двадцать, ни в сорок, ни в семьдесят.

К подавляющему большинству принадлежала и Дорси. Нет, она очень любила мать (несмотря на то, что Карлотта частенько доводила ее до белого каления) — любила, но не понимала ни одного ее поступка.

— Пожалуй, надену голубое, — не дождавшись ответа от дочери, приняла наконец решение Карлотта.

Голубое в самом деле идет ей больше зеленого, мысленно одобрила выбор матери Дорси. Но все прочие решения Карлотты были на первый взгляд лишены смысла. Это при том, что мать Дорси очень решительная и самостоятельная женщина, хотя ни одного дня в жизни она не проработала (по крайней мере, с девяти до пяти).

— Очень милое платье, — вяло откликнулась Дорси.

Изысканная шелковая штучка без рукавов была, пожалуй, покороче, чем обычно носят дамы среднего возраста, но Дорси не сомневалась, что на Карлотте платье будет смотреться превосходно.

— А куда ты идешь? — поинтересовалась она.

— Холлис Барнетт празднует свое пятидесятилетие, — объяснила мать. — Судя по всему, вечеринка будет шумная.

— Здорово, — без особого энтузиазма заметила Дорси. — Пятьдесят лет — важная веха в жизни.

Карлотта снова перевела взор на зеленое платье.

— В самом деле, — откликнулась она. — Особенно если учесть, что на самом деле Холлис эту веху прошла семь лет назад.

Она приложила зеленое платье к себе, посмотрелась в зеркало, затем снова бросила его на кровать рядом с голубым и принялась, склонив голову, внимательно разглядывать оба.

— Знаешь что? — заговорила она наконец. — Почему бы тебе не пойти со мной? Надень зеленое платье. Ты в нем будешь великолепна.

Платье из изумрудного бархата было еще короче голубого и не имело не только рукавов, но и бретелек Дорси взглянула на него, затем выразительно перевел взгляд на свое собственное одеяние — джинсы, ботинки и неописуемую фланелевую рубаху.

— Не знаю, Карлотта. По-моему, такой наряд не для меня.

Мать негодующе фыркнула:

— Очень даже для тебя! Брось наконец эти кошмарные джинсы, свитера и… — тут ее передернуло, — фланелевые рубашки! Честное слово, Дорси, ты одеваешься как лесоруб. Тебе бы следовало сменить имя и назваться Ларсом.

— Ларсом?

Едва открыв рот, Дорси тут же об этом пожалела. Когда же она поймет, что Карлотту нельзя поощрять?! Ее мать и без поощрений способна говорить часами.