Сандра Браун - Любовь взаймы

— Ну, они и должны так поступить. Ты мог бы и погибнуть.

— И какая это была бы трагедия! — саркастически заметил он.

Она перестала класть ему в рот крем.

— Да, была бы.

Он, похоже, готов был начать спор по этому поводу, но вместо этого отвернулся и раздраженно оттолкнул переносной столик.

— Послушай, Марси, я ценю…

— А что случилось с Гусенком?

Он внимательно осмотрел ее. Морковного цвета волосы, которые были у нее в детстве, смягчили свой цвет и стали светло-каштановыми, с золотыми искрами. Они по-прежнему завивались и были непослушными, но она научилась искусно укладывать их.

Много лет она пыталась загореть — безрезультатно. Она, бывало, молилась, чтобы все ее веснушки слились вместе. После того, как она несколько раз сильно обгорела и много недель после этого некрасиво лупилась, Марси в конце концов отказалась от этих бесплодных попыток. Решила, что если у нее не получается гладкого золотистого загара пляжных кисонек, то она пойдет в направлении, прямо противоположном им, — будет подчеркивать белизну своей кожи. Сейчас она, казалось, просто светилась, и это нередко с завистью отмечали женщины ее возраста, которые много лет нежились на солнышке, а теперь расплачивались за свой роскошный загар складочками и морщинками.

Очки сменились контактными линзами. Годы с пластинками, выпрямляющими зубы, подарили ей идеальную улыбку. Тело-щепочка в конце концов налилось и стало женственным. Она все еще была поразительно тоненькой, но это была модная, а не уродливая худоба. Выпуклости под ее дорогой и элегантной одеждой не были изобильными, но они были видны.

Марси Джонс далеко ушла от неуклюжего книжного червя, которого все ребята звали Гусенком. В те годы, когда самые популярные девушки в ее классе становились участницами физкультурных и танцевальных команд, она была капитаном дискуссионного общества и президентом латинского клуба.

В то время, когда ее более фигуристых одноклассниц короновали как Возвращающихся домой королев и Возлюбленных Валентинова дня, она получала награды за выдающиеся успехи в учебе. Ее родители говорили ей, что это важнее, чем победы в конкурсах популярности, но Марси была достаточно сообразительна, чтобы понять, что это по крайней мере не совсем так. Она променяла бы все свои свидетельства и грамоты на одну усеянную фальшивыми бриллиантами диадему и коронационный поцелуй президента класса Чейза Тай-лера Мало кто знал, что ученица, удостоенная чести произнести речь прощания со школой, мечтает о чем-то ином, кроме признания ее академических достижений. Действительно, ну кто бы мог так подумать? Гусенок была Гусенком, и никто не думал о ней ничего, кроме того, как она здорово соображает.

Но теперь Чейз думал. Оценив ее внешность, он сказал:

— Почему-то имя «Гусенок» не идет к хорошо сложенной леди вроде тебя.

— Спасибо!

— Не за что. Ну вот, так я говорил…

— Ты давал мне понять, чтобы я к тебе не приставала.

Чейз провел рукой по непослушным волосам.

— Это не значит, что я не ценю все, что ты сделала, Марси. Ценю.

— Но ты просто хочешь, чтобы тебя оставили в покое.

— Точно.

— И ты мог бы наслаждаться своими страданиями.

— Опять угадала. А сейчас, если ты не хочешь стоять тут, пока я буду вылезать из постели в одной только повязке на ребрах, я бы посоветовал тебе попрощаться и уйти.

— Но ты же не собираешься и правда уйти из больницы?

— Собираюсь.

— Но тебя сегодня утром еще даже не смотрел врач!

— А мне он и не нужен, — я и так знаю, что у меня треснуло несколько ребер. Ничего такого, что не прошло бы после пары дней в постели. Но я лучше проведу это время где-нибудь в другом месте, где-нибудь, где виски — не такая большая редкость.

Он с трудом сел. От боли у него перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. Выражение его лица стало ужасным, зубы скрежетали, пока острая боль немного не схлынула.

— Как ты собираешься выбираться из «этого места»? — спросила она. — В таком состоянии ты не сможешь вести машину.

— Справлюсь.

— И, наверное, при этом угробишь себя.

Он повернул голову и пронзил ее взглядом:

— Наверное, мне бы следовало взять у тебя уроки безопасного вождения…

Он не мог сказать или сделать ничего, что было бы для нее еще больнее. Она чуть не скорчилась под ударом этих слов. Кровь отлила у нее от головы так быстро, что она почувствовала себя на грани обморока.

В ту же секунду, как у него вырвались эти слова, Чейз уронил голову, так что его разбитый подбородок уперся ему в грудь. Вполголоса он длинно выругался. Если не считать этого, в комнате воцарилась прямо-таки ощутимая тишина.

Наконец он поднял голову.

— Извини, Марси!

Она нервно сжимала и разжимала руки, невидящими глазами уставившись прямо перед собой.

— Я постоянно думаю, не винишь ли ты меня в том несчастном случае…

— Не виню. Клянусь, что нет!

— Сознательно, может быть, и нет. Но глубоко в душе…

— Нисколько. Я сказал бессмыслицу, глупость. Я сказал, что превращу тебя во врага. Я не могу… — Он беспомощно приподнял руки. — Иногда меня охватывает такая злость из-за этого, что я свирепею и причиняю боль тому, кто подвернется под руку. Вот почему я — плохой собеседник. Вот почему я хочу, чтобы меня просто оставили в покое.

Его душевная боль была так очевидна, что ей легко было простить его за то, что он накинулся на нее. Он был похож на раненого, загнанного в угол зверя, который не позволяет приблизиться к себе тому, кто хочет ему помочь. В течение двух лет после смерти Тани он зализывал свои раны. Они еще не зажили. Если ничего не предпринимать, то они никогда не заживут. Они только воспалятся и станут еще болезненнее. Чейз больше не в состоянии был помочь себе.

— Ты настаиваешь на том, чтобы уйти из больницы?

— Да, — сказал он. — Даже если мне придется сделать это ползком.

— Тогда разреши мне отвезти тебя домой, в Милтон-Пойнт.

— Даже и не думай.

— Образумься, Чейз. Куда ты отправишься? Если бы ты жил с этим клоуном и он уехал в Канаду, куда бы отправился ты?

— Есть масса других людей из родео, у которых я мог бы остаться.

— Которые смогли или не смогли бы как следует за тобой ухаживать. — Она подошла поближе и положила руку на его голое плечо. — Чейз, позволь мне отвезти тебя в Милтон-Пойнт.

Упрямо выставив вперед подбородок, он сказал:

— Я не хочу возвращаться домой.

Чего он не знал, так это того, что Марси может быть такой же упрямой, как и он. В ее характере была несгибаемость, которую мало кто видел, потому что она прибегала к ней только тогда, когда другого выхода не было.

— Тогда я позвоню Лаки и посоветуюсь с ним, что мне с тобой делать.

— Черта с два! — взорвался он. Он поднялся с постели, качаясь от слабости. — Не впутывай в это мою родню. Я прекрасно обойдусь своими силами.