Даниэла Стил - Перепутье

Она кивнула.

— Мы все еще не пришли в себя.

Они украли у судьбы три дня, и оба понимали, что их не удержать. Они были взяты в долг, но их придется возвращать.

— Я ни о чем не жалею. А ты? Она покачала головой.

— Вчера я думала об Армане… Как ему приходится там, в Париже… Как бы то ни было, я знаю: то, что мы делаем, ничего не меняет для него. Когда война кончится, я снова буду с ним.

Ник знал это и не возражал. Лиана была женщиной, которую он полностью принимал… почти полностью… Он также знал, что в Европе стоит суровая зима. И она это знала. Какой же смысл говорить об этом. Она ничего не могла сделать для Армана, и он видел, как она страдает.

Они медленно ехали по дороге вдоль моря и прибыли домой в восемь часов. Не доезжая до Сан-Франциско, остановились пообедать. Лиана ни разу не звонила домой и надеялась, что у девочек все в порядке. Ник тоже не звонил Джонни, она заметила это. Как будто в эти три дня они принадлежали только друг другу, а в мире больше никого не существовало. В последние полчаса они говорили о детях. Ник вздохнул.

— Я знаю, что с ним ничего не может случиться, но все равно я чертовски о нем беспокоюсь. — Он повернулся к Лиане. — Я хочу попросить тебя кое о чем… об одной очень важной вещи…

У Лианы забилось сердце. Она вдруг поняла, как это для него важно.

— Конечно. Что?

— Если со мной что-нибудь случится… когда я уйду в плавание… обещаешь мне навестить его?

Лиана на миг удивленно замолчала.

— Ты думаешь, Хиллари позволит?

— Она никогда ничего не знала о нас. У нее нет причин отказать. Кроме того, она вышла замуж. — Он снова вздохнул. — Если бы я мог, я бы оставил Джонни с тобой. Тогда бы я был уверен, что он в хороших руках. Лиана тихо кивнула:

— Я непременно навещу его. Я буду всегда держать с ним связь. — Она снова улыбнулась. — Как ангел-хранитель. — Потом, коснувшись его руки, добавила: — Но с тобой ничего не случится, Ник.

— Как знать… — Они подъехали к дому ее дяди, и Ник в темноте вгляделся в ее лицо. — Помни, о чем я тебя попросил.

— Буду помнить. Если что-то случится, я обязательно приеду к нему. — Но была еще одна мысль, казавшаяся ей непереносимой.

Они вышли из машины, он поставил ее сумку в прихожей. Вокруг никого не было. Девочки уже легли, и Лиана надеялась, что они не заметят Ника. Он не хотел, чтобы она взяла такси, и сам привез ее домой. У самых дверей она повернулась к нему, и они снова застыли в поцелуе.

— Я позвоню тебе утром.

— Я люблю тебя, Ник.

— Я люблю тебя, Лиана. Он снова поцеловал ее и затем уехал. Она поднялась к себе в спальню.

Арман сидел у себя в кабинете и дышал на руки, чтобы отогреть их. Уже несколько недель на обледенелых улицах Парижа лежал снег, что случается редко. Во всех домах было холодно. Арман даже не мог припомнить, когда ему в последний раз было тепло. Руки так окоченели, что он почти не мог писать, даже после того, как растирал их в течение нескольких минут. Чтобы улучшить связь между Петеном и немцами, он перевел свой штаб в отель «Мажестик», где находился штаб управления немцев под командованием полковника Шпеиделя. К несчастью, ему пришлось взять с собой и Андре Маршана. Молодой помощник был так воодушевлен тем, что они теперь находятся под одной крышей с немцами, что исполнился еще более рьяной преданности оккупантам, и Арману становилось все труднее скрывать свою ненависть к нему.

Работы у Армана становилось все больше, немцы доверяли ему. Теперь он много времени проводил в отделе пропаганды, стараясь убедить французов, что нацисты для них — сущее благословение свыше. Он часто встречался с полковником Шпейделем и генералом Баркхаузеном, чтобы обсудить то, что они называли «службой военного трофея». Именно здесь Арману удавалось сделать больше всего. Он отправлял на запасные пути составы с ценностями, предназначенными для отправки в Берлин. В их исчезновении обвиняли Сопротивление, и никто не выглядел при этом более разгневанным, чем сам Арман. Никто ничего не подозревал. Он встречался с доктором Михелем из германского Министерства экономики. Они обсуждали положение во французской экономике, устанавливали контроль над ценами, касались ситуации во французской химической промышленности, в производстве бумаги, а также проблем занятости, кредита, страхования, угольной промышленности и электроэнергии.

Большинство крупных отелей занимало высшее германское командование. Генерал фон Штутниц, военный комендант Большого Парижа, располагался в «Крийоне», фон Шпейдель и другие в «Мажестике». Штаб управления находился около дома Армана на Пале-Бурбон, военный советник Крюгер, ответственный за городской бюджет, размещался в мэрии. А генерал фон Бризен, командующий гарнизоном Парижа, проживал в отеле «Мерис», хотя временами его, место занимал генерал Шаумбург и задерживался там подолгу, поскольку находил этот отель восхитительным. По всему Парижу были расклеены плакаты на французском языке, где содержались строжайшие предупреждения о том, что военный трибунал будет беспощадно карать за дезинформацию, саботаж, насилие, забастовки, подстрекательство к мятежу и даже за сокрытие предметов каждодневного употребления. Члены Сопротивления не оставались в стороне, немцы немедленно окрестили их «студентами-коммунистами» и расстреливали публично в назидание всем. К 1942 году публичные казни в городе стали обычным явлением, а атмосфера — унылой и угнетающей. И лишь на тайных собраниях, происходивших на границе с оккупированной Францией, царило оживление и деловое настроение. Во всех других местах страны население хранило молчание и казалось полностью подавленным. Но это было молчаливое сопротивление Казалось, не только немцы, но и сама природа ополчилась на Францию. Всю зиму люди умирали от холода и голода. Арман видел вокруг себя вымирающий народ. Немцы давно перестали делать вид, что не тронут «неоккупированный юг», захватили и его, так что теперь вся Франция оказалась у них в руках. «Ненадолго», обещал французам де Голль в своих передачах на Би-би-си из Лондона. Самым удивительным человеком оказался Мулен, который чуть ли не в одиночку вдохновлял Сопротивление. Никто не мог понять, как ему удавалось постоянно ездить в Лондон, поддерживая связь со штабом Сопротивления, затем возвращаться во Францию и вселять в людей надежду.

Арман осмелился встретиться с ним один или два раза. Для него это было слишком рискованно. Обычно он поддерживал с ним лишь косвенную связь. Опасность усилилась особенно после знаменитого указа от пятнадцатого июля. Согласно этому указу все владельцы или хранители произведений искусства стоимостью свыше тысячи франков были обязаны сообщить об этом военной администрации. Этим-то и занимался Арман, уничтожая или фальсифицируя такие списки в течение 1941-го и в первые месяцы 1942 года. Он знал, что он один спас для Франции произведения искусства, стоившие примерно миллион долларов. Но что было еще важнее, он старался спасать жизни людей, а это становилось все опаснее.