Даниэла Стил - Изгнанная из рая

— Я разыскиваю свою мать, — добавила Габриэла, и мистер и миссис Уотерфорд обменялись быстрым взглядом. Теперь им обоим было совершенно ясно, кто она такая и что привело ее в Сан-Франциско. — Она, очевидно, не живет здесь? — проговорила Габриэла, несколько сбитая с толку. — Тогда не будете ли вы так добры сказать мне…

— Нет, твоя мать не живет здесь, — сдержанно ответил Джон Уотерфорд. — Может быть, ты зайдешь к нам на минутку, Габи?

И Габриэла неожиданно поймала себя на том, что уже кивает, соглашаясь, не успев даже подумать. Ей почему-то казалось, — что он рад ее видеть.

У него были добрые глаза, и она вспомнила, что они понравились ей еще тогда.

Джон Уотерфорд провел ее в гостиную и предложил вина или коктейль, но Габриэла отказалась. Она только попросила стакан воды, поскольку от волнения у нее пересохло в горле, и миссис Уотерфорд вышла на кухню.

— Это ваша жена? — спросила Габриэла, как только миссис Уотерфорд закрыла за собой дверь. Джон молча кивнул.

— Вы с мамой развелись? — был ее следующий вопрос.

Джон Уотерфорд неожиданно заколебался. Потом, словно приняв какое-то решение, он выпрямился на стуле и взглянул ей прямо в глаза.

— Нет, Габи, мы не развелись. Твоя мать умерла пять лет назад.

Это известие так потрясло Габриэлу, что она долго молчала. Элоиза умерла! Умерла и унесла с собой в могилу все тайны… Теперь она уже никогда не узнает ответы на свои вопросы, никогда не сможет быть свободной.

— Я был уверен, что твой отец сообщил тебе об этом, — проговорил Джон, растягивая слова на техасский манер, и Габриэла вспомнила, как ее мать говорила про него когда-то, что он родом «из страны быков и ковбоев». — Я послал ему копию свидетельства о смерти и номер местной газеты с некрологом, — добавил он. — Почему он ничего не сказал тебе?

Он явно чего-то не понимал, и Габриэла попыталась разъяснить ему ситуацию.

— За прошедшие пятнадцать лет, — медленно проговорила она, — я видела своего отца только один-единственный раз, и это было вчера днем. Он ничего мне не сказал. Впрочем, и я не упоминала, что собираюсь в Сан-Франциско.

— Разве ты все это время жила не с ним? — Брови Джона Уотерфорда поползли вверх. — Элоиза много раз говорила мне, что отказалась от опеки над тобой в пользу твоего отца, чтобы выйти за меня замуж. Рассказывала, что твой отец не разрешает ей видеться с тобой. Она даже не хранила твоих фотографий, потому что, по ее словам, ей было слишком больно…

Он не договорил — теперь вся картина была ему более или менее ясна. Да-а, любопытные были у Габриэлы родители — мистер и миссис Харрисон. То, что они сделали со своей дочерью, не было даже случайностью — все это было заранее обдумано и воплощено в жизнь злой волей Элоизы.

Габриэла только вздохнула, пораженная тем, сколько лжи нагромоздили ее отец и мать только для того, чтобы избавиться от нее.

— Знаете, почему у нее не было моих фотографий, мистер Уотерфорд? — сказала она. — Потому что меня никто никогда не снимал — только однажды, да и то очень давно. Эту фотографию она сама порвала, потому что на ней я была с отцом. А примерно через год после того, как отец ушел от нас, мать отвезла меня в монастырь Святого Матфея в Нью-Йорке и оставила там. Она сказала, что ей нужно съездить на несколько недель в Рино, но так и не вернулась за мной. С тех пор я никогда ее не видела — она мне не писала и не звонила. Раз в месяц приходил чек на мое содержание в обители. Когда мне исполнилось восемнадцать, деньги просто перестали поступать.

— Элоиза умерла примерно через год после этого, — пояснил Джон, чувствуя, что последние фрагменты головоломки встают на место. — Мне она всегда говорила, что занимается благотворительностью и жертвует деньги монастырю, монахини которого когда-то чем-то ей помогли. Мне и в голову не приходило, что там живешь ты!..

Лицо у него сделалось таким, словно он чувствовал себя виноватым перед ней. Джону действительно хотелось попросить у нее прощения за эту нелепую и злую комедию, но и Габриэла знала, что он здесь и правда ни при чем. Во всем виновата была ее мать, чья злоба продолжала преследовать Габриэлу, даже когда Элоиза уже давно лежала в могиле.

— Это на нее похоже, — проговорила она и вдруг спросила:

— Как она умерла, мистер Уотерфорд?

— От рака груди, — ответил он, искоса глянув на Габриэлу. В ее глазах было столько печали, что ему захотелось прижать эту девочку к себе и утешить как родную. — Элоизу не назовешь счастливой женщиной, — дипломатично добавил Джон, не желая ни оскорбить Габриэлу, ни разрушить последние ее иллюзии насчет матери, которые она, возможно, все еще питала вопреки всему, что ей было известно. — Мне кажется, она скучала по тебе. Да нет, я почти уверен в этом!..

— Я приехала в Сан-Франциско, чтобы спросить у нее об этом, — объяснила Габриэла и, с благодарностью приняв от миссис Уотерфорд стакан воды, отпила из него небольшой глоток. — Об этом и еще кое о чем, но я опоздала.

— Быть может, я смогу чем-то помочь, — предложил Джон Уотерфорд, и Габриэла посмотрела на него с интересом. Когда-то она написала сказку о том, как этот человек в компании с Иисусом Христом поплыли куда-то за тридевять земель, чтобы спасти ее папу от ледяного плена. Но, как она теперь знала, Джон Харрисон вовсе не стоил того, чтобы его спасали. Габриэла была очень рада тому, что хотя бы мистер Уотерфорд вернулся из этого похода невредимым.

— Не думаю… — Габриэла покачала головой. — Вы многого не знаете. Я хотела спросить, почему мама бросила меня и почему…

Тут она вынуждена была прерваться, чувствуя, что слезы подступили к глазам, а горло сжало словно железным обручем. Ей было очень неловко плакать перед этими незнакомыми людьми, но они смотрели на нее так доброжелательно, с таким сочувствием и пониманием. Миссис Уотерфорд протянула платок. Габриэла неожиданно прониклась к ним полным доверием.

— Я хотела спросить у нее, почему она так со мной обращалась. И почему она никогда не любила меня…

Это были очень трудные и очень серьезные вопросы. Джон Уотерфорд сразу понял, что не знает и половины подлинной истории Габриэлы. И ему не оставалось ничего другого, кроме как быть с ней откровенным. Лгать, изворачиваться или пытаться подсластить пилюлю было все равно уже слишком поздно. Габриэла заслуживала прямого и честного к себе отношения. По крайней мере — с его стороны. Ибо он, сам того не желая, стал невольным сообщником Элоизы.

— Откровенность за откровенность, Габи, — сказал он, наклоняясь вперед в кресле. — Быть может, тебе будет больно и неприятно слушать то, что я, тебе сейчас скажу, но мне почему-то кажется, что это тебе поможет. Я был женат на твоей матери девять лет, и это были самые страшные девять лет в моей жизни. Мы уже подумывали о разводе, но тут у нее обнаружили рак. Я решил, что в подобных обстоятельствах не имею права оставлять ее одну. Я оставался с ней до конца, однако своего мнения об Элоизе я не изменил. Твоя мать была холодной, равнодушной, жестокой, злой и мстительной женщиной, у которой не было в душе ничего доброго и светлого. Я не знаю, какой матерью она была тебе, но догадываюсь, что вряд ли Элоиза была к тебе добрее, чем ко мне. Мне даже кажется, что свое единственное благодеяние по отношению к тебе она совершила, когда оставила тебя в монастыре. Элоиза была… скверным человеком и, наверное, скверной матерью. Под конец я почти возненавидел ее.