Сьюзен Филлипс - Блестящая девочка

Флер посмотрела на розги. Со стороны казалось, что она задумалась о своих проступках. Но вдруг девочка вскинула голову, одарила всех собравшихся лучезарной улыбкой, собрала розги и положила их на изгиб руки, как будто это были розы, преподнесенные королеве красоты. Она послала всем воздушные поцелуи, раскланялась.

Девочки захихикали. Флер была совершенно невозможна. И невозможно было не любить ее.

Едва Флер убедилась, что все поняли ее отношение к экзекутору и его дурацким розгам, она выскользнула в боковую дверь столовой и сорвала с крюка старое шерстяное пальто. Глупые суки! Как она их всех ненавидит! Потом локтем сбила задвижку с двери и выскочила на улицу.

Утро было холодное, изо рта вырывались облачка пара; Флер бежала по плотно утоптанной земле, подальше от серых каменных домов. На бегу она вытащила из кармана пальто поношенную синюю шапочку и напялила на голову. Шапка давила на хвост, но Флер не обращала внимания. Ей она нравилась. Белинда купила ее прошлым летом.

Флер позволяли встречаться с матерью два раза в год. Она могла провести с ней август и рождественские каникулы. Ровно через четырнадцать дней они будут вместе в розовом оштукатуренном отеле близ Антиб, где проводят каждое Рождество. Флер делала пометки оранжевым карандашом на календаре с того августовского дня, когда Белинда привезла ее обратно в монастырь. Она любила проводить время с матерью больше всего на свете. Белинда никогда не ругала ее за громкий голос, за неловкость, не сердилась, когда девочка опрокидывала стакан с молоком и даже когда грубо ругалась. Никого Белинда не любила так, как ее.

Флер никогда не видела отца. Он привез ее в монастырь, когда ей исполнилось всего несколько недель, и больше не появлялся. Она никогда не бывала в доме на рю де ля Бьенфезанс, где все они жили без нее: бабушка, отец, мать и брат Мишель. Но в этом нет ее вины, сказала ей мать.

Она побежала медленнее и пронзительно свистнула возле изгороди, за которой начинались земли, уже не принадлежавшие монастырю. Она лучше свистела до того, как ей поставили пластины на зубы. Когда Флер была маленькой, она думала, что нет ничего на свете, от чего она стала бы некрасивее, чем есть, но тогда она не знала о существовании железяк для зубов.

Гнедой заржал, просунул голову через загородку и уткнулся мордой в плечо девочки. Это была лошадь соседа-виноторговца; обычно он ездил на ней верхом, в седле, и Флер считала ее самым красивым животным в мире. Она провела рукой по лбу лошади, потом прижалась щекой к теплой шее. Она бы все отдала, только бы прокатиться на ней, но монашенки не позволяли, хотя сам виноторговец не имел ничего против. Вот бы взять и умчаться! Но Флер боялась рискнуть — тогда ей вообще могут запретить подходить к лошади, а про это даже думать невыносимо.

Когда-нибудь она станет великой наездницей. Она будет выступать в шоу, выигрывать призы, трибуны примутся восторженно реветь и рукоплескать при одном ее появлении. Она уже самая лучшая спортсменка в школе. Флер Савагар быстрее всех бегала, плавала, никто так здорово не играл в хоккей, как она, за всю историю существования монастырской школы. Она могла дать фору любому мальчишке, и все это знали. А быть как мальчишка для нее очень важно. Отцы любят мальчиков. Вот если бы она была самой сильной, самой быстрой, как мальчик, тогда, может быть, отец разрешил бы ей приехать домой…

Дни перед рождественскими каникулами тянулись для Флер бесконечно. Когда наконец настал день приезда матери, она за несколько часов до ее появления собрала вещи. Одна за другой монашенки протискивались к ней.

— Не забудь. Флер, взять с собой свитер. Даже на юге в декабре бывает холодно.

— Да, сестра Доминик.

— Запомни, что ты не в Шатильон-сюр-Сен, где тебя все знают, ни в коем случае не заговаривай с незнакомцами.

— Да, сестра Маргерит.

— Пообещай мне, что будешь ходить к мессе каждый день.

Она скрестила пальцы в складках юбки.

— Обещаю, сестра.

Гораздо больше монашенок, чем было необходимо, собралось в момент появления Белинды. Сердце Флер бурно колотилось от гордости, когда ее красавица мать вошла под их мрачные своды; она словно райская птица приземлилась среди стаи черных стрижей.

Под снежно-белой норковой шубой на Белинде была желтая шелковая блузка и брюки цвета индиго, затянутые в талии плетеным ремнем апельсинового цвета. Платиновые безделушки побрякивали на запястьях, из ушей свисали круглые диски серег. Все на ней было яркое, модное, стильное и дорогое.

В тридцать два года лицо Белинды утратило былую нежность, но вся она стала похожа на драгоценный камень, доведенный до совершенства шлифовкой Алексея Савагара и дорогими вещами.

Она похудела, стала более нервной, у нее появились суетливые жесты, но глаза, потонувшие сейчас в лице дочери, остались прежними. Они были невинного оттенка синего гиацинта, как в тот день, когда Эррол Флинн впервые заглянул в них.

Флер прыгнула через комнату, как переросший щенок сенбернара, и бросилась в объятия матери. Она чуть не сбила ее с ног, но мать устояла.

— Давай скорее, — прошептала она на ухо Флер.

Флер махнула рукой, прощаясь, подхватила мать и потащила к двери, торопясь, чтобы сестры не вывалили на мать свои жалобы.

Белинда не любила, когда они рассказывали ей о проделках дочери.

— Ты знаешь, что мне хочется им всем сказать? — призналась ей позже Белинда. — Мне хочется им сказать: вы старые вороны, вот вы кто. У моей дочери свободный, независимый дух, я не хочу, чтобы вы сделали ее другой.

Флер очень нравилось, когда мать так говорила. И еще про то, что необузданность у Флер в крови.

Серебристый «ламборгини» стоял возле нижней ступеньки лестницы. Флер скользнула внутрь, закрыла дверь и вдохнула знакомый сладкий запах материнских «Шалимар» [15].

— Ну, привет, детка.

Тихо всхлипнув, девочка бросилась в объятия Белинды, зарываясь в ее норку, духи, во все, чем была ее мать. Она понимала, что уже слишком взрослая и не должна плакать, но ничего не могла с собой поделать. Так хорошо было снова почувствовать себя ребенком Белинды.

Белинда и Флер любили Лазурный берег. Главным образом потому, что он мало походил на всю остальную Францию. Это был самый дорогой в мире карнавал, он блестел от звезд кино, от привезенных пальм, от казино с неоновым светом. Здесь пахло нефтью и деньгами. Из своего розового отеля возле Антиб они поехали на машине в Монако, вдоль известного Корниш-дю-Литтораль. На извивающемся серпантине дороги, огибающей утесы каменистого берега, Флер всегда укачивало. Мать говорила, что ей лучше смотреть прямо перед собой, а не глазеть по сторонам. Но вокруг было так красиво, что Флер забывала о ее наставлениях.