Сандра Браун - Дитя четверга

– Что? Где же именно?

– Десять дырок в виде полумесяца на ягодицах. Ты можешь сломать о них ногти.

– Фи, как неделикатно, не по-джентельменски ты говоришь! – пожурила его Эллисон.

Спенсер окинул любовным взглядом изображающую возмущение Эллисон, притянул ее и подмял под себя.

– А ты не слишком груби! – сказал он перед тем, как поцеловать ее. – И потом, я знаю, что все это притворство. Ты только строишь из себя строгую и чопорную, а в постели ты настоящая рыжая кошка.

Эллисон позволила еще раз поцеловать себя и лишь после этого смиренно подняла на Спенсера глаза.

– Правда?

– Конечно, правда. – Он натянул на обоих простыню. – Я все хочу спросить тебя.

– О чем? – Эллисон обрела достаточно смелости, чтобы подергать волосы на груди у Спенсера.

– Поскольку вы с Энн похожи как две капли воды и, судя по всему, ты поверила, что я увлекся ею, почему не предположила, что я увлечен тобой?

– А ты знаешь, что у нас с Энн разные дни рождения?

– Я так понимаю, что это имеет отношение к тому, о чем мы сейчас ведем разговор.

– Прямое. Она родилась за одну минуту до полуночи в среду, а я – спустя тридцать секунд после полуночи в четверг.

– Это все объясняет, – коротко заметил Спенсер.

– Во всяком случае, многое. Ты знаешь стишок о ребенке, рожденном в понедельник, вторник, среду и так далее?

– Да.

– Ну так вот. Ребенок, рожденный в среду, то есть Энн, все знает и может. А дитя четверга далеко пойдет.

Спенсер откинул голову назад и посмотрел на Эллисон.

– Я так понимаю, дитя четверга обречено на успех. Шучу. Говорю это вовсе не потому, что верю в подобную чепуху. Просто хочу развеселить тебя и восстановить силы;

Эллисон почувствовала, как краснеет, и подумала, что это настоящее проклятие, которое будет висеть над ней до самой могилы. Ну кто бы мог подумать, что она так часто будет краснеть?

– Я думаю иначе, – возразила Эллисон, снова возвращаясь к затронутой теме. – Это надо понимать так: рожденному в четверг ребенку предстоит долгий путь, прежде чем он кого-то встретит. И жизнь постоянно подтверждает сей постулат.

– Поясни, пожалуйста.

– Энн и я похожи как две капли воды, это верно, но ей все дается легко. Она умеет танцевать – я не умею. Она научилась блестяще играть на пианино, а я едва читаю ноты. Она легко сходится с людьми. Я не люблю бывать в компаниях. Наша мама хотела, чтобы мы стали настоящими леди. Энн может сервировать чай на двадцать персон и при этом не пролить ни капли. Я же – тридцать три несчастья. Энн могла наврать с три короба – и ей все сходило с рук. Я была не способна на это, зато трепку получала раз в шесть чаще, чем она. Ты понимаешь меня?

– Но ты вдвое умнее, чем Энн, – возразил Спенсер.

– Людей не очень волнует ум женщины, главное, чтобы она была обаятельной, веселой и хорошенькой. И потом, у нас одинаковый коэффициент интеллектуальности. Если бы Энн посвятила себя той работе, какой занимаюсь я, она, должно быть, уже получила бы Нобелевскую премию.

Спенсер засмеялся, но при этом крепко прижал ее к себе:

– Не думаю.

Несколько минут он задумчиво молчал, затем сказал:

– Похоже, ты склонна была думать, что твои житейские передряги распространяются и на любовную сферу.

Эллисон приподнялась, чтобы посмотреть ему в глаза:

– Да, это так. Спенсер. Я всегда была уверена, что Энн успешно выйдет замуж и у нее будут образцовые дети. Меня же или бросят у самого алтаря, или как-нибудь еще втопчут в грязь. Поэтому никогда даже не делала попытки участвовать в том, что могло завершиться неудачей. Я отгородилась от мужчин, пока…

Она запнулась и отвела в сторону глаза.

– Пока не встретила меня, – спокойно досказал Спенсер.

– Да.

– Я больше не позволю тебе прятаться в эту скорлупу и в свои чудовищные платья.

Ее подбородок вызывающе вздернулся.

– Ты только посмотри, к чему привели тебя твои необдуманные ухаживания! Посмотри, в какую историю ты влип!

Потасовка, которую они затеяли, закончилась тем, что Эллисон оказалась под Спенсером. Глядя на нее сверху, он сказал:

– Действительно, ты только посмотри, в какую передрягу я попал! Чувствуешь, как я страдаю? – Поскольку Спенсер прижимался к Эллисон всем телом, она отлично поняла, что именно он имеет в виду. Глаза затуманились желанием. Спенсер поцеловал ее в шею. – Неужто ты думаешь, что я заварил бы всю эту кашу, если бы не считал тебя самой красивой и желанной женщиной?

Без предупреждения и без какой-либо предварительной любовной игры – да в этом сейчас и не было необходимости – Спенсер вошел в нее в тот момент, когда она заговорила:

– Может, если ты будешь иногда об этом мне говорить, то я… ах. Спенсер, вот сюда, чуть-чуть повыше… то я поверю… ага, теперь пошло хорошо… то я поверю… О-о-о, как здорово!

– Я буду напоминать тебе об этом так часто, что ты устанешь слушать.

Эллисон обвила его руками и ногами, приглашая еще глубже проникнуть в нее.

– Сомневаюсь в этом. Спенсер Рафт. Сомневаюсь… сомневаюсь… Ах, Спенсер!

Последующие пять дней на «Обманщице» были заполнены солнечными и морскими ваннами, поцелуями при луне и любовными играми. Каждое утро Спенсер выводил яхту в океан.

– Мы можем забавляться голенькими, – сказал он ей с игривой улыбкой, ущипнув Эллисон за попку.

С каких пор нагота стала для нее столь удивительно приятной? Эллисон чувствовала себя вполне непринужденно голой. В ней словно пробудились дремавшие чувства. Эллисон было приятно ощущать, как просоленный ветер развевает ее волосы или охлаждает тела, разгоряченные любовной игрой. Пища казалась просто изумительной. Ей нравились терпкий привкус вина, запахи моря и лосьонов, которыми пользовался Спенсер после бритья.

Порой они ездили обедать в Харбор-Таун, иногда устраивали пикник на палубе или наоборот – скромную трапезу при свечах в камбузе.

Как-то вечером, чтобы сменить обстановку, они отправились на машине по острову. Спенсер обнаружил усадьбу с заросшими газонами, тянувшимися до самого пляжа. По всей видимости, владельцы давно в ней не бывали.

Они вышли из машины и, держась за руки, бродили по пляжу, любуясь луной. Исполинские деревья накрыли огромным зонтом газоны. На обратном пути Спенсер затащил Эллисон в ажурную тень виргинского дуба.

Прислонив к стволу, он принялся целовать ее с такой страстью, которая с некоторых пор стала ей знакома и которая, похоже, не убывала. Его рука скользнула ей под юбку и стала теребить кружевные трусики. Когда Спенсер начал их стаскивать, Эллисон спросила:

– Что ты делаешь?

– Я думаю, это понятно и без слов. – Прямо через блузку он взял сосок в рот.

– Ну… Спенсер, перестань… Прошу тебя, любимый… Ну не здесь же!