Светлана Успенская - Над пропастью во лжи

Пробка кажется нескончаемой. Гневно сверкая стоп-сигналами, поток машин неудержимо течет по проспекту, все более уплотняясь, притираясь боками, чтобы вскоре, устало повизгивая сиренами, влиться в узкую горловину Садового кольца.

Я не знаю, как называется этот проспект. Он, конечно, большой и, несомненно, достоин того, чтобы выучить наизусть его название, которое я все же не помню. Серые, псевдопарижские дома с куцыми балкончиками, задавленные выхлопами и солью мертвые липы у подножия каменных монстров, слишком яркие, дисгармонирующие с общим серым тоном города вывески частных магазинов – и люди… Серая торопливая масса молчаливо течет к метро, такая многоликая и такая одинаковая в каждом своем атоме, в каждом отдельно взятом лице.

Больше семи лет живу в этом городе, а все еще никак не могу привыкнуть к огромности, чудовищности, гипертрофированности противоестественного мегаполиса.

Шофер озабоченно косится в мою сторону, точно хочет что-то сказать. Его зовут Володя. Да, по-моему, Володя… Но я не уверена, нет. Я не уверена, что, пока меня не было, его не заменили кем-нибудь другим, более удобным. Более контактным, менее разговорчивым, менее аберрированным – все же шофер офицера по особым поручениям поневоле посвящен в тайные дела нашей Организации куда глубже, чем это рекомендовано особым отделом для служащих категории D…

Его лицо сложно выделить в толпе, и описать его не представляет особой трудности – точка, точка, запятая…

Он хочет заговорить, но никак не решится. Еще во время встречи в аэропорту он слегка удивил меня какой-то непривычной ликующей суетливостью.

Я закрываю глаза, откидываюсь на сиденье. Механически прокручиваю в уме утомительный двенадцатичасовой перелет через океан, последние две недели в Блэкуотере, США. И вдруг резко спрашиваю:

– Вы хотите что-то сказать?

Шофер оборачивается, успевая одновременно левым боком оттереть особенно бойкий автомобиль, что лезет прямо перед нашим бампером в узкое полуметровое пространство между машинами.

– Марина Леонидовна, вы еще не сказали, как вам новая лошадка.

Веселые лучики морщинок разбежались вокруг глаз. Глаза у него голубые, живые, с черной точкой бдительного зрачка. Да, по-моему, его действительно зовут Володя, я не ошиблась.

– Новая лошадка? – не понимаю я.

Недоуменно оглядываю салон. Действительно, кажется, новая: новые кожаные сиденья, угодливо принимающие форму усталого тела, тонированные стекла, и потом еще цвет…

– Старую «Волгу» отдали завхозу, а вам решили выделить эту Красавицу. – Володя гордится новой машиной, как будто это его персональный автомобиль. – Недурная лошадка? – повторяет он хвастливо. – Сто пятьдесят лошадей, инжекторный движок, гидроусилитель руля, амортизаторы «Монро»…

Пока он перечисляет технические подробности, я, чтобы сделать ему приятное, раздвигаю губы.

Надо сказать, обязательный в нашей Организации «тренинг счастливой улыбки» я закончила с оценкой «отлично». У меня были лучшие успехи в группе – пять баллов за искренность, пять за гармоничность, четыре – за умение пользоваться полученными навыками. Вообще, люди говорят, что у меня положительная улыбка. Я пользуюсь ею на полную катушку. Включаю в случае необходимости невидимый тумблер в мозгу, персонально ответственный за искренность выражения, и люди покупаются -оттаивают, проникаются доверием, тепленькими идут ко мне в руки… В конце концов, улыбка – это всего лишь обыкновенное сокращение лицевых мышц, и не стоит ему приписывать того особого значения, на которое так любят упирать романисты и психологи.

Включаю улыбку для Володи. Тот польщенно усмехается в ответ. Он гордится новой машиной, гордится тем, что ее доверили ему, гордится, наконец, мной, своим шефом.

– …Ваш статус в последнее время настолько повысился, что вас просто обязаны были обеспечить… Это мне сам управляющий хозяйством сказал, – сообщает он. Думает, что мне будет приятно. Мне приятно – только чтобы ему стало приятно.

Машина резко виляет вправо, шофер ловко выруливает в узкий просвет между замешкавшимися машинами, отчаянно тормозит, когда этот просвет опасно сужается через несколько метров, и – точно вписывается в образовавшееся на долю секунды пространство. От резкого торможения тошнота подкатывает к горлу.

– Видите, какая маневренная? – хвастается Володя. – А какие тормоза мягкие, а?..

Киваю.

– Ну, как там Блэкуотер? Как там Америка? – через минуту интересуется он.

Включаю улыбку. Любопытно, он спрашивает об этом по личной инициативе или по инструкции особого отдела?

– Чудно! – на всякий случай отвечаю коротко. – Все было просто замечательно.

– Покажете орден, а, Марина Леонидовна? – просит он, на долю секунды поворачивая грубо вытесанную голову на основательной шее, красной и жилистой.

Достаю из сумочки небольшую коробку, протягиваю ему.

Несколько секунд он разглядывает ее, а потом с разочарованным вздохом возвращает сокровище обратно. Произносит, но тщательно, тщетно маскируя свое разочарование:

– Это и есть «Золотой Дэн»?

– Да, это и есть «Золотой Дэн», – повторяю я со сдержанной гордостью, – высший орден Организации.

– А он действительно золотой? Из чистого золота?

– Нет, напыление, – усмехаюсь углом рта и по-свойски замечаю: – Но, честно говоря, мне пришлось писать чистым золотом, чтобы его заработать.

Машина сворачивает в переулок к офису.

– Здорово, – констатирует Володя из вежливости. – Слышал я, что такие штуки есть только у двоих в нашей организации. У директора Горелика и его зама. А теперь еще и у вас…

– Да, теперь еще и у меня, – со сдержанной гордостью подтверждаю я. – И у меня тоже…

«Золотой Дэн» действительно есть только у двоих – у начальника Московского Центра Сенсологической Церкви Степана Горелика и У его зама Игоря Шаньгина. Горелику орден дали за внедрение нашей Организации в России, Шаньгину – за построение разветвленной сети региональных отделений в крупных городах. Мне же – за финансовый кризис 1998 года.

Двадцать четыре месяца решался вопрос о присвоении звания, и после напряженной закулисной борьбы на заседании Всемирного Совета Церкви наконец было принято решение вручить его представительнице из России. А ведь за него боролись лучшие сенсологи Соединенных Штатов, Канады, Австралии, Китая и Франции… Но достался орден мне. С формулировкой – «За грандиозный финансовый вклад в развитие Церкви».

«Золотого Дэна» может присудить только центральное управление Организации в Блэкуотере, США, а «Серебряного» и «Бронзового» – региональные отделения вроде нашего, Московского… Получить такую высокую награду в мои неполные двадцать семь лет – очень и очень неплохо!