Эмма Скотт - Пять минут жизни

Вид из нашего гостиничного номера в отеле «Артхаус».

Я подошел ближе, чтобы Тея заметила меня боковым зрением.

– Джимми… – Она успела улыбнуться и вытащить наушники из ушей, прежде чем ее накрыл приступ. Я остановился, пока тот не прошел, затем она обняла меня.

– Ты здесь, – сказала она мне в шею. – Сколько уже прошло?

– Полтора года, – сказал я.

Сценарий немного изменился. В ее тюрьме произошли небольшие улучшения. Как и прежде, Тея помнила, что произошел несчастный случай, но теперь смерть ее родителей была связана с этим событием. Она знала, что они ушли, и никогда не спрашивала, когда они придут. Она знала, что ее сестра живет далеко и иногда приезжает. Она вспомнила Риту. Она перестала говорить, что она египтолог или этимолог. И не испугалась и не смутилась из-за татуировки на руке. Рита сказала мне, что это каким-то образом удержало Тею от внезапного горя. Этот образ принес ей облегчение. После этого я спрятал свою от Теи, чтобы она не растерялась и не потеряла покой.

Лучший подарок – то, что мне не нужно было носить бейдж или заново представляться. Она вспомнила меня. Она вспомнила, что любит меня.

Но вопрос «сколько уже прошло?» остался, и отвечать шестнадцать… семнадцать… восемнадцать месяцев было адски больно.

– Врачи работают над моим случаем? – спросила она.

– Да, – сказал я, и это была правда. – На самом деле, они собираются попробовать еще раз.

Она нахмурилась.

– Еще раз?

Восемнадцать месяцев, а я все еще допускал глупые ошибки. Слово «опять» не имело для Теи значения.

– Они собираются провести с тобой процедуру, – пояснил я. – И дать тебе лекарство, чтобы сделать тебя лучше.

Я терпеть не мог говорить с ней как с ребенком, но однажды, после перезагрузки, я ляпнул Тее, что она просыпается не в первый раз, что когда-то она не спала и знала всю свою жизнь. Это закрутило ее в петлю паники и истерики. Ее амнезия была словно зеркальный коридор, отражение множилось до бесконечности без выхода, а я по глупости пытался сказать ей, что дверь прямо перед ней.

Процедура доктора Милтона была той самой дверью, и я никогда не переставал рассказывать об этом Тее. Снова и снова, каждый день – каждые пять минут – в течение последних двух недель. С тех пор как Милтон позвонил доктору Чен с новостями.

– Это сделает меня лучше? – спросила она.

– Да, детка.

«Просто должно».

Она крепко обняла меня, так же радуясь новости, как и в любой другой раз. Ей не нужно было знать подробности о процедуре, только о том, что она будет. Тея все еще была там и в глубине души знала, что «быть лучше» означает свободу.

– Когда эта процедура? – спросила она. – Скоро?

«Когда», «скоро» и «завтра утром» были словами-ловушками, которые тоже не имели для нее никакого значения, но я сказал ей правду.

– Завтра утром.

– Стоит ли мне бояться?

– Нет, – сказал я. «Оставь это мне». – Все сработает так, как должно.

Тея улыбнулась и снова поцеловала меня. Легкое касание – все, что я позволил ей сделать. Было неуместно страстно ее целовать. Если посреди процесса произойдет сброс, Тея будет в ужасе. Я никогда не хотел, чтобы наши поцелуи были испорчены страхом.

– Мне нравится, – сказал я, кивая на ее картину. – Просто невероятно.

– Спасибо. Я никогда не была в Нью-Йорке, поэтому не уверена, откуда это изображение. Но оно со мной. Всегда. Я, наверное, видела его на фотографии.

Я улыбнулся.

– Наверное.

– Делия придет?

– Не сегодня, – ответил я. – Но она скоро будет здесь. Хочешь подышать свежим воздухом?

Рита принесла Тее зимнее пальто – яркое, шерстяное, по словам Теи, цвета фуксии. Случилась перезагрузка. Тея провалилась в приступ отсутствия, а затем обняла меня за шею.

– Джимми, ты здесь. Сколько уже прошло?

Мы начали заново. Время, вопросы, пока мы не вернулись туда, где остановились.

– Хочешь пойти погулять? – спросил я.

– Я бы с радостью.

Она вложила свою руку в мою, и мы прогуливались по территории, повторяя одно и то же снова и снова каждые пять минут. Я опять сказал, что доктора собираются ей помочь, и она просияла под тяжелым серым небом. Ее щеки побледнели от холода, и снежинки запутались в ее волосах, когда пошел первый снег в этом сезоне.

– Это так прекрасно, – сказала Тея, протягивая руку, чтобы поймать хлопья.

Я посмотрел на нее сверху вниз.

– Очень.

Мое сердце болело от дежавю – Тея вела себя точно так же, как и в прошлом году. Тогда она тоже ловила снежинки и говорила, как это прекрасно.

«Она все еще улыбается. Несмотря на череду дней в тюрьме, у нее есть надежда. Всегда есть».

– Я люблю тебя, – сказал я, притягивая ее к себе.

– Я тоже тебя люблю. Джимми с добрыми глазами.

Она положила мне на плечо щеку и смотрела, как падает снег.

– Врачи проведут тебе процедуру, – сказал я, прижавшись к ее волосам. – Они думают, что это сделает тебя лучше.

Ее охватило волнение.

– Поможет?

Я закрыл глаза.

– Надеюсь, детка.

Она немного помолчала, потом спросила:

– Ты будешь там?

Я поднял голову. Она никогда не спрашивала меня об этом раньше.

– Да. Когда ты проснешься, я буду там. Я обещаю.

Она подняла ко мне лицо, на губах играла смущенная улыбка.

– Что такое? – спросил я, убирая прядь волос с ее щеки.

– Я уже слышала, как ты говорил это раньше. Что обещаешь, – протянула она. – Я помню.

Я уставился на нее.

– Правда?

Она кивнула с невероятно голубыми глазами и безмятежной улыбкой.

– Это было во сне.

– Ой. – Мои плечи упали. «Сон. Не память».

Но для Теи, застрявшей в амнезии, сон был ее единственным воспоминанием.

Она провела кончиками пальцев по моему подбородку.

– Лучший сон, который я когда-либо видела. Мы с тобой были вместе, и мы были счастливы.

Я улыбнулся и обнял ее.

– Мы и были, – пробормотал я в ее волосы. – Да.

«Что бы ни случилось завтра, однажды мы уже были счастливы.

У нас было лучшее время в нашей жизни».

«Я впервые открываю глаза…»

– Не могу поверить, что это взаправду, – сказала я. – Это сон, и я вот-вот проснусь в любую секунду.

– Могу представить, – поддакнул Джимми, обвивая руками мою талию и целуя меня в шею. – Ты гений. Ты этого заслуживаешь.

Я сжимала держащие меня руки и оглядывала затемненную галерею. Выставка заняла целое крыло в Ричмондском музее современного искусства и была посвящена исключительно моему творчеству. Сегодня вечером давали торжественную вечеринку, устроенную куратором. Искусствоведы назвали мои картины необычайным визуальным путешествием по жизни человека, страдающего от одного из самых тяжелых случаев амнезии в мире.

Вылеченного случая амнезии.

Я принимала «Лапарин» в течение последних десяти лет и, за исключением одного побочного эффекта, спокойно собиралась остаться на нем до конца своей жизни. Он удержал меня в моей жизни.