Елена Арсеньева - Моя подруга – месть

– Я-а? – протянула недоверчиво. – Ты шутишь? Почему? Как?..

– Иншалла! – развела руками Лариса, придирчиво оглядывая зеленый крепдешиновый комбинезон с просторными шортами и золотистым кушаком. – Вот это тебе здорово пойдет, твой стиль. Сандалии надень, не туфли: в них бежать легче. Выбирай любые.

Она выгребла из-под кровати ворох разноцветных кожаных ремешков с путаницей подошв, а потом проворно сдернула с ноги золотой ажурный браслет для ног, хальхаль, и защелкнула на Марьяниной щиколотке:

– Это самая достоверная деталь. Если за нами следили, то не забудут, как я его покупала!

Да уж… Лариса, очевидно, вспомнив боевое прошлое на конкурсе красоты «Стиль а-ля рюсс», откуда ее и снял в свое время Виктор, устроила такое представление с примеркой множества золотых, серебряных и даже медных браслетов, что толпа собралась, будто на танец известнейшей амели, исполнительницы танца живота. Арабы выражали свое восхищение Ларисой столь темпераментно, что у некоторых длинные рубахи – галабеи внизу живота просто-таки торчком стояли! Марьяне пришлось щедро заплатить хозяину, чтобы показал черный ход из лавки. Он тоже рисковал: два могучих каирца уже сошлись врукопашную, а третий схватил с прилавка хоть и сувенирный, но вполне смертоубийственный кинжал, готовый в бою добыть белокожую пери…

А что, если в той лавочке пылали не только петушино-жеребячьи страсти? Что, если там уже была предпринята попытка, пусть неудавшаяся, расправиться с ними? Ведь Надежде нипочем не сдержать свору разгоряченных, на все готовых самцов!

Эта догадка ошеломила Марьяну до полного ступора, так что она не тотчас осознала, что Надежда с Ларисой, стащив с нее блузку и юбку-оттоманку, уже натягивают роскошный комбинезон.

– Да перестаньте, девчонки! – нерешительно отбивалась Марьяна. – Давайте я лучше просто так спущусь и в полицию сбегаю!

– Тебя «просто так» прямо на стенке подстрелят, не сомневайся, – сурово кивнула Надежда. – И даже если добежишь до участка, кто тебя слушать будет? По здешним законам факт преступления должен быть засвидетельствован двумя мужчинами или одним мужчиной и двумя женщинами. А действительными считаются только показания, данные правомочными свидетелями, то есть лицами, которые пользуются репутацией добродетельных и благонамеренных людей. Думаю, ты не годишься на эту роль, барышня.

– О премудрая! – засмеялась Лариса. – То есть даже если эти местные менты увидят следы побоища, то не поверят своим глазам, пока не сыщутся два правомочных свидетеля?

Ловкие руки тем временем делали свое дело: Марьяна уже была одета, но, цепляясь за соломинку, воскликнула:

– Разве меня можно принять за Ларису? А глаза? А… волосы? Выдумали какой-то авантюрный роман!

– В жизни ни один сюжет не бывает недостоверным, – деловито произнесла Лариса и жестом фокусника обернула вокруг головы Марьяны белый шарф, прикрыв лоб, а потом так причудливо и ловко свернула узел на затылке, словно он и впрямь маскировал не легкие русые локоны, а черно-рыжую тугую косу. На переносицу Марьяны водрузили огромные темные очки в белой оправе, по губам жирно, далеко выходя за их очертания, мазнули Ларисиной любимой помадой цвета цикламен – и вот уже Санька, изумленно глазевший из угла, протянул:

– Маряша, сними платок, а то ты прям как мамочка! Я вас перепутаю!

– Вот! – радостно прищелкнула пальцами Надежда. – Вот так! Все тип-топ! Ну, давай, девочка, работай! – И она потащила Марьяну к окну, однако та вывернулась и, сорвав очки, грубо нахлобучила на нос Надежде:

– Отстань! Никуда я не пойду!

– А чтоб у тебя зубы не в рядочек, а в кучке росли! – смешно ругнулась Надежда, а поскольку была белоруской и порою, забывшись, говорила с акцентом, прозвучало примерно следующее: «А каб у цябе зубы не у радочак, а у кучцы рослы!»

Это было безумно смешно, и прежде, когда новогрудковское Надеждино происхождение себя вдруг выказывало, свидетели просто-таки помирали со смеху. Однако сейчас даже Санька не хохотнул, а Марьяна, белая, как ее шарф, прошипела:

– Ну, я – Ларису, а Саньку кто изображать будет? Ты, Надежда, что ли? Тогда давай, переодевайся!

Швырнув в остолбенелую БМП Санькиными шортами, она отвернулась к окну и, едва сдерживая слезы, уставилась на знойное марево, плывущее над глинобитными крышами Старого Мисра: «Григорий! Где же Григорий?..»

Да нет же, нет, она не знала, что так обернется, иначе разве согласилась бы? Разве взяла бы тогда те деньги? Ведь с них все и началось, если хорошенько подумать… Однако могла ли Марьяна хоть о чем-то думать в ту минуту, лежа посреди площади Свободы, с гудящей головой, беспомощная, не ощущавшая своего тела, а только раздирающую боль в левой ноге, и боль эта, чудилось, еще усиливалась от пронзительного женского вопля в вышине, там, где столпились люди:

– Да ты же ей ногу сломал, мафик поганый, своей иномаркой!

Марьяна попыталась приподняться, но в глазах все поплыло, и она снова откинулась навзничь, тупо повторяя: «Ногу сломал… ногу мне!..» Но даже эти страшные слова не могли прервать оцепенения, пока вдруг что-то ледяное, отрезвляющее, не легло на лоб и поплыло по вискам, потом нежно, влажно запахло талым снегом, и она близко-близко увидела чьи-то огромные, бело-голубые от ужаса глаза на бледном лице, чуть заросшем рыжеватой щетиной.

– Ты как? Жива? – прошептало лицо, и в глазах плеснулась такая неподдельная жалость, что Марьяна невольно всхлипнула. – Больно? Ой, Господи, ну как же так…

– Помогите мне встать, – прошелестела Марьяна прыгающими, непослушными губами, вновь пытаясь приподнять голову, но незнакомец погладил ее перемешанные со снегом волосы:

– Тихо, лежи. Нельзя вставать. Я ведь и правда, кажется, тебе ногу сломал…

– …мафик поганый своей иномаркой, – как попугай, продолжала Марьяна, вдруг забыв о боли: незнакомец-то незнакомец, но она где-то видела это лицо, видела, точно!

– Слушай, – торопливо прошептал «мафик», – если сейчас налетят менты – мне все, полная пропасть. Опаздываю смертельно, срывается контракт с арабами, а главное, кому вообще привод нужен? Только не мне!

Задумался на миг, прикусив губу, а потом выхватил что-то из-за пазухи, сунул в руку Марьяны, стиснул пальцы.

«Что-то» хрустко, бумажно зашуршало.

– Вот, у меня с собой только штука баксов, было побольше, да я сыну кое-что купил… извини, не знал ведь, что понадобятся. Возьми их, а?

Рыжеватые ресницы часто замигали, и Марьяна с изумлением увидела, как на светлые глаза наплывают слезы:

– Hе затевай дела, а? Скажи, ничего не успела разглядеть, не хочешь человека гробить. Мне никак нельзя с ментами сейчас. Понимаешь? Ну, прости, а?

И, видимо, уловив в лице Марьяны отсвет сочувствия, а скорее, полнейшей неспособности оценить ситуацию – что в прямом, что в переносном смысле, он вскочил, забежал сзади и, подхватив под мышки, выволок Марьяну на узенький тротуарчик остановки. Там прислонил к парапету, на котором громоздились фанерные ящики с полузамерзшими гвоздиками и вовсе промороженными розами. Теплые губы, остро пахнущие табаком и «Стиморолом», мазнули Марьяну по щеке, потом хлопнула дверца, взревел мотор, поплыло ядовитое бензиновое облачко…