Елена Арсеньева - Отражение в мутной воде

Какая-то нелепость лезла в голову. Думалось, скажем, о том, что лешие не любят, когда поперек их тропы укладываются спать путники, и ночью могут шугануть невежу, даже придушить в сердцах… А вот интересно: если бы с одной стороны стоял разъяренный леший, а с другой – хладнокровный Виталий, кого бы выбрала Тина?

Вдруг над головой словно бы затявкала собачонка. Волосы встали дыбом, но тут же вспомнилось, что так иногда кричит сова. А вот и тяжелый шум крыльев – улетела.

Ухо чутко улавливало каждый шорох. Вот хрустнула ветка, вот вроде бы шуршат осторожные шаги…

Тина напряглась, каждую секунду готовая вскочить, бежать.

До боли всматривалась в темноту.

Какая-то тень у кромки леса! Человек? Почему он не движется? Ну сколько он может там стоять!

Нет, нет, не человек – валежина. И никаких шагов, ничего, кроме ветра высоко-высоко над головой.

Тина закрыла глаза – и сразу стало легче. Отступили от тропы те пятеро – мертвые, померкли их бледные, будто пятна светляков, лица. И она вдруг уснула… успела еще удивиться, что засыпает, – и радостно, с облегчением рухнула в теплую, мягкую тьму.

Ее разбудило солнце. Проворный луч пробрался сквозь заросли, коснулся век. Слева, где под берегом сонно дышал Амур, все было окутано туманом, клочья его свисали с ветвей. А от тайги туман уже отполз, тропа тоже очистилась.

Тина поднялась, горстью собрала с травы росу, сильно потерла лицо, прогоняя остатки сонной одури. Никто ее не потревожил ночью – спасибо. Теперь можно идти в Калинники.

С богом, что ли?

Пошла, нетвердо ставя затекшие ноги.

Солнечные лучи слабо проникали под крону деревьев. Познабливало, но воздух был напоен духотой. А вскоре вообще станет жарко.

Кое-где на лианах она видела гроздья ягод. Но лимонник еще зеленый, да и кишмиш тоже. Только рот свяжет. Хотя несколько вызревших, мягких ягодок все-таки удалось выискать.

Тина сначала шла через вырубку с замшелыми пеньками, но вот начался и кедровник. Оказывается, он не такой уж чистый, как чудилось издали: и ели есть, и березы. Тропа круто спустилась в овраг, потом так же круто пошла вверх. Здесь земля была сырая, скользкая. Кое-как выбралась, исколов ладони о ствол молодой аралии, за который волей-неволей пришлось уцепиться, чтобы не съехать на дно оврага.

Странно, неужели и раньше здесь был овраг, или Тина свернула куда-то не туда?

Выкарабкавшись, она едва не скатилась по склону вновь: что-то заметалось, громко зашуршало в высоких папоротниках. Тина замерла… Внезапно возня стихла, и на большой плоский камень, чуть видный из травы, вылез еж со змеей в зубах.

Тина передернулась, а еж, не обратив на нее никакого внимания, вгрызся в змеиное тело. Через несколько минут от змеи остались лишь голова и хвост, а еж потер узкую мордочку лапками, свернулся в клубок и скатился с камня. Тут же на его «столе» появилась целая масса муравьев, которые накинулись на объедки.

Вокруг лежало плато, густо изрезанное студеными разноголосыми ключами. В горле сохло, Тина то и дело останавливалась напиться, но никак не могла утолить жажду.

Тайга совсем проснулась. Над головой шуршала, стучала, бегала, порхала многообразная таежная живность, к этим звукам Тина уже привыкла и не тряслась от каждого шороха. И вдруг насторожилась. Почудилось или впрямь под тем вон кедром что-то шумно упало? Может, сучок обломился?

И вдруг снова резко затрещало, а потом, прямо на глазах Тины, с кедра обрушилась большая ветка.

Затаив дыхание, шагнула вперед – и сквозь кусты увидела сгорбившуюся черную спину.

Медведь!

Ноги приросли к земле. Медведь с урчанием грыз что-то. После мгновенного прилива отрезвляющей тошноты она разглядела: зверюга не человека доедает, а гложет еще мягкие, зеленые шишки со сломанной ветки кедра. А с дерева спускался медвежонок.

Да это медведица с медвежонком! Надо бежать!

Мысль мелькнула – и исчезла. Тина, словно загипнотизированная, смотрела, как медвежонок вперевалку двинулся было к ветке, но мамаша, оторвавшись от еды, дала ему такого шлепка увесистой когтистой лапой, что детеныш перекувырнулся через голову. И, тотчас кинувшись к другому кедру, принялся с необычайным проворством взбираться по стволу вверх.

Поднялся метров на пять и замер, опасливо поглядывая вниз. Медведица, словно потеряв терпение, рявкнула, гневно стукнув лапами по земле.

Медвежонок взлетел к вершине, обхватил лапами одну ветку и начал подгрызать ее.

Зеленые нарядные шишки заколыхались, застучали.

И вдруг медвежонок насторожился, завертел головой, проворно спустился в развилку между ветвями и затаился там, издавая резкие, короткие звуки.

«Заметил меня!»

Тина задрожала.

Медведица отшвырнула обгрызенную ветку, начала подниматься на задние лапы.

Было что-то невыносимое в настороженной медлительности ее движения, в этом повороте угрюмо склоненной маленькой головы. Тина вдруг почувствовала, что не выдержит, если медведица взглянет на нее своими маленькими, налитыми злой кровью глазками.

Резко повернулась – и с криком ринулась обратно по тропе.

Провалилась в ручеек… скатилась в овраг, вылетела из него, не заметив крутизны склона. Твердо загудела земля под ногами, стало легче дышать: тайга расступалась. Вот просека, вот дорога.

Господи, сюда тащилась полночи, а обратно долетела за минуту!

Почему-то эта мысль на миг наполнила душу обидой, но тут же Тина ужаснулась: «Боже мой, да что же это я делаю? Куда бегу?!»

Но она не могла остановиться. Новая опасность затмила старую!

Выскочила на крутую насыпь, под которой проходила грунтовая дорога, и только теперь заставила себя притормозить. Даже если медведица и гнала ее до самой опушки леса, из-за этих пыльных кустов она не высунется! Ну а Тина в них больше не сунется. Снова ожгла обида – теперь на осмелевшее зверье, которое, того и гляди, вовсе к селу придет. Уже и в Калинники не пройти!

Тина растерянно огляделась – и сердце вдруг забилось в самом горле при виде белого пятна, рассекавшего сверкающий, очистившийся от тумана Амур.

«Метеор»! Это подходит первый «Метеор» из Николаевска! Правильно – восемь утра. А идет он в Хабаровск…

Те, кто не нашел ее ночью, продолжат поиски утром и днем. В поселке появляться ни в коем случае нельзя – она и не будет. До пристани добежит по берегу. Скользнет в толпе (вон сколько народу собралось, все, конечно, до Комсомольска набиваются, на базар) на дебаркадер – и все, поминай как звали!

Мысль о том, что ее могут ждать на дебаркадере, почему-то показалась не просто пугающей, но пугающе нелепой. Точнее, Тина просто не захотела допустить ее в свое ошеломленное, перепуганное, измученное сознание.