Елена Арсеньева - Полуночный лихач

А-а, пустое это все. Я теперь в авторитете, садиться больше не намерен. И Татьяну ценю с каждым днем все выше, и выше, и выше. Живем хорошо, сам видишь. – Родик сунул в рот печенюшку и ожесточенно захрустел роскошными фарфоровыми зубами. – Так что я ее ни на какую швабру не променяю.

Николай глотнул остывшего чая. Вот это да! А он-то думал, что история его любви – самая диковинная история на свете.

– То есть она вас полюбила, – изрек он глубокомысленно. – С первой встречи – и на всю жизнь. Да, такое бывает.

– Ну, про любовь – это у баб такая этикеточка на все наклеивается. А я, сроков намотав столько, что по экватору протянуть их можно и узлом завязать, скажу: таких, как она, – много. Ну сам посуди – какая у женщин жизнь? Работа, хозяйство, дети, мужик пьяный или скупой, каждый день одно и то же. И вот в этом однообразии хочется им испытать что-то особенное, волнующее, из ряду вон. Ну а что может быть более волнующим, чем влюбиться в опасного убийцу, который алчно смотрит на ее белое тело из-за решетки? И самое удивительное, этот убийца представляется ей вполне безопасным. То есть кого другого он убить или изуродовать может, а меня – пальцем не тронет. Каждый человек желает иногда поиграть со смертью, оттого мужики, скажем, воюют, ну а бабы – они на шею зэкам бросаются.

Николай чуть не уронил чашку:

– Вот это расклад, ничего себе! Вот это философия!

– Да, философия, – хихикнул Родик. – Ты что думаешь, мы там исключительно в карты режемся, гвозди глотаем, новичков опускаем или подкопы роем, в зоне-то? Бревен хватает, это конечно, однако все же нету такого чудака, чтоб иногда не думал головой. Особенно кто стоит на пороге – ну, под вышкой, проще сказать. Знаешь, у людей жизней много, у них брать эти жизни – вроде не убудет, а вот свою отдать, единственную… Тут и правда зафилософствуешь. Ничего не скажу: ментовня иной раз бывает очень сообразительная, вот этот самый человеческий фактор почем зря разрабатывает. Был у нас один законник… душегубец, каких мало. Годов пять назад это случилось, что сел он по расстрельной статье. Разбирался там с одним фраером поганым, а разобрался, вышло, с его семьей, вдобавок самым зверским образом. Ну и то ли сдвинулся по фазе, то ли ужаснулся – ведь не только в кино такое бывает, что и мы ужасаемся , – но как-то сблатовали его вертухаи сказать последнее слово зэкам. Дали микрофон – и однажды, на сон грядущий, прочел он свою отходную молитву. Я ее один раз слышал, но запомнил от слова до слова. Вот и ты послушай – это любопытно.

Родик прищурился – и вдруг заговорил не своим, пусть хрипловатым, но вполне нормальным голосом, а как бы залаял прокуренно, дико:

– Сейчас я свалю навеки. Смотрите! Базар этот для всех: крытников, скокарей, кукольников, фраеров… Сами знаете, косяков я не порол, не вертелся, как штемп на садильнике. Завязывайте, урки! Мне, законнику, никогда не батрачившему, несли положенное, деляну с общака: лучший харс, питие, кишки. Но все одно вижу: слишком дорогое это дерьмо – тюряга. Не хуже мы тех, за зоной. А главное – не мечите, не уходите до сроков. Пусть я буду последним. Западло мне конить, когда вот-вот прижмурюсь. Помните мое добровольное слово!

…Понял чего-нибудь? – спросил Родик уже прежним, чуточку насмешливым голосом, хотя глаза его были серьезны.

– Чего ж не понять.

– Ага. Дело простое. «Слишком дорогое это дерьмо – тюряга» – вот и вся мораль сей басни. Мораль, да… Помню, под Новый год это было. Ну, какой, к хренам, в зоне Новый год? Я про него вспомнил, уже лежа на нарах. Все спят, а я слушаю: внизу, в караулке, где радио включено, начали куранты бить. Мать честная, думаю, полночь, ведь надо желание загадать! В незапамятные свободные времена на бумажке желание писали, бумажку жгли, в бокал с шампанским пепел сыпали и пили. У меня под матрасом газетка была. Выдернул, написал в темноте на чистом краешке обгорелой спичкой заветное слово. Только успел поджечь бумажку – и как раз с последним ударом затолкал в рот еще тлеющий клочок…

– А какое это было слово? – неловко спросил Николай.

– Ну, угадай с трех раз!

– Свобода?

– Свобода! И знаешь, помогло: попал под амнистию. Конечно, еще и ливер гнилой свою роль сыграл, ничего не скажу. – Родик усмехнулся. – А чего это мы с тобой затужили не по делу? Хочешь анекдот? «Новый русский» говорит корешу: «Я тут, брателла, прикупил японскую супермашину: в ней все управляется усилием мысли». – «Ну и как? Клёво?» – «Класс! Только вот пока никак с ручника сняться не могу!»

Да, намек более чем прозрачен, подумал Николай. В самом деле, зачем он сюда пришел? Байки зэковские слушать? Чаек с печенюшками попивать? Пора и честь знать!

Николай сделал наконец требуемое «усилие мысли» и выговорил:

– Вы не могли бы мне помочь разыскать двух парней?

– Из урок? – без тени удивления, деловито спросил Родик. – Или фраера?

– Да, по-моему, это криминалитет, – щегольнул словцом Николай. – Они очень активно наезжали на одного бизнесмена.

– Не факт, что наши! – покачал головой Родик. – Сейчас ведь расплодилась куча всякого незаконного дерьма, вроде охранных агентств, а также полно контор, которые деньги из должников вышибают.

– Не знаю, – растерялся Николай. – Я и не предполагал… Понимаете, я с этими парнями познакомился, так сказать, в ту минуту, когда они пытались выбросить из окна жену этого бизнесмена.

– А высоко было? – с живейшим интересом осведомился Родик.

– Восьмой этаж.

– Ну! Далеко лететь!

– Далеко.

– Я так понял, они благодаря тебе ее все-таки не выбросили? – сверкнул вставной улыбкой Родик.

– Не выбросили. Хотя и мне перепало!

– А бизнесмена достали?

– Его кое-что другое достало, – буркнул Николай, и Родик покладисто кивнул:

– Ладно, не хочешь – не говори. Но про парней уж расколись на подробности, а то как я их искать буду? Ты их разглядел?

– Не очень, – признался Николай. – Но их хорошо разглядел, например, наш шофер, и другие видели. Два парня от двадцати пяти до тридцати лет, оба очень бледные и чем-то похожи друг на друга. Не такие высокие, как я, но под метр восемьдесят пять будут. Крепкие, очень сильные – это я со всей ответственностью заявляю. Волосы белобрысые, глаза светлые, даже как бы беловатые.

– Альбиносы, что ли? – вскинул брови Родик.

– Да нет, просто они выцветшие какие-то. Будто картофельные ростки в подвале.

– Ну, эти картофельные ростки тебя все-таки умудрились приложить, – буркнул Родик. – Но намек ясен: я и сам был таким ростком выцветшим, когда с последней ходки вернулся. Еще что?

– Зовут их, в смысле, клички – Жека и Кисель. У Жеки на правом виске отчетливо виден шрам. Как сказал наш шофер, в него будто был сделан контрольный выстрел, но башка оказалась такая крепкая, что пуля отскочила.