Елена Арсеньева - Прекрасна и очень опасна

Так они и молчали все три дня – до тех пор, пока Сергей не исчез.

Кстати, это было второе его исчезновение. Первое произошло уже на второй день после его возвращения домой. Сергей тогда исчез утром, она еще спала, а вернулся поздно вечером. Лида, впрочем, и сама задержалась на записи, а когда пришла, он уже сидел на ступеньках и курил. Рядом стояла большая чашка с остатками крепкого чая и блюдце с раскрошенным пирогом.

Еще поднимаясь, Лида приметила на третьем этаже приотворенную дверь Поливановых-Серебряковых и теперь поняла, что подкормила Сергея Клавдия Васильевна. Именно такие большие бокалы, ярко-красные, в белых горошинах, издавна водились в ее хозяйстве, Лида сама сколько раз дарила соседке недорогие чайные сервизы ее любимой расцветки. Впустив Сергея домой (ключ он брать отказался в первый же вечер), Лида отнесла вниз бокал и блюдце. Глаза у Клавдии Васильевны были красные, все лицо опухло от слез. Но она только посмотрела на Лиду, покачала головой и ничего не сказала. Губы у нее тряслись, но ни звука из них не вырвалось. Лида тоже промолчала – привычно. Да, воистину о Сергее теперь можно было только молчать. Ну и плакать – если были слезы или силы.

У нее не было ни того, ни другого. Она теперь каждый день боялась – сама не зная чего. Исчез Сергей – тряслась как осиновый лист. Пришел – затряслась еще пуще. Весь мир вокруг превратился словно в зыбкое болото. Куда Сергей ходил – он ей ничего не сказал. Лида заикнулась было – показал в ответ авоську, наполненную пачками «Примы». Получалось, что бегал за куревом? Ну, пусть так…

Весь последующий день Сергей пролежал в боковушке, ничего не ел, зато дымил беспрерывно. Лида тоже была дома, готовилась к лекции, и к вечеру у нее до того разболелась голова от дыма и напряжения, что около полуночи пришлось выйти подышать. И так хорошо было на улице, что она не могла заставить себя вернуться домой. Бродила, бродила вокруг квартала, сворачивая в боковые улочки, где еще оставались старые, позапрошлого века, деревянные двухэтажные дома, обреченные на снос, где еще пахло особенно, забыто – дымом печным, старым деревом, слышался собачий лай. Черная кошка (а может, она просто казалась черной в темноте?) свалилась с огромной, какой-то уж совсем реликтовой березы и, резко выскакивая из пухлых сугробов, понеслась длинными прыжками к крыльцу. Юркнула в нарочно выпиленный для нее лаз внизу дверей, и где-то в доме ошалело, переполошенно, совершенно не по-ночному, заорал вдруг петух…

Морозы, которые щемили город последнюю неделю, отступили, пошел снег – даже не пошел, а повалил огромными, влажными праздничными хлопьями. Лида и не заметила, как миновал час. Двинулась наконец домой. Завернув во двор, подняла по привычке глаза к своим окнам и уловила промельк тотчас погасшего света в своей комнате. Шевельнулась тревога в душе – зачем Сергей заходил туда? А почему бы ему и не зайти, эта квартира принадлежит ему столько же, сколько и Лиде! А может быть, ей просто померещился свет? Промельк его был так краток…

Войдя в коридор, Лида почти уверилась, что да, почудилось. В квартире царила темнота, из-под двери боковушки не сочилась привычная сизая струйка – Сергей спал, надсадно храпя…

Лида успокоилась – первый раз, может быть, она уснула спокойно с тех пор, как вернулся Сергей. А утром он ушел – она еще спала, – ушел и не вернулся.

Лида ждала день и два. Потом решилась – позвонила в милицию и спросила, как заявить о пропавшем человеке.

– Кто пропал? – спросил ее усталый мужской голос.

Она объяснила.

Мужчина хохотнул:

– А вы что, очень хотите, чтобы он вернулся?

– Да, – сказала Лида, зная, что врет, и чувствуя, что мужчина об этом догадывается.

Он помолчал, потом спросил:

– Вещи все в доме целы?

Теперь помолчала Лида. Насчет всех вещей она точно не знала, но одно пропало точно: плеер, который лежал около ее компьютера. Лида любила, работая, слушать потихоньку «Радио 7 на семи холмах». Исчезновение плеера она заметила одновременно с исчезновением Сергея. И сразу поняла, что тот моментальный промельк света в окне ей все же не почудился. Сергей точно заходил в ее комнату – забрать плеер. И унес его с собой – туда, куда ушел сам.

– Вещи целы, спрашиваю? – нетерпеливо спросил голос в трубке.

Лида не могла сказать про плеер.

– Не знаю, – пробормотала она. – Я не проверяла.

– А вы проверьте, проверьте, – с ехидцей посоветовал голос. – И если потом захотите, чтобы мы его все же нашли, – ну что ж, звоните снова! А лучше сразу идите в ваш райотдел – вы в каком районе живете? В Советском? Ну вот идите в ваш райотдел, это около Советской площади, и пишите там заявление. Спросите у дежурного, к кому обратиться. Но только сначала подумайте, а надо вам это, девушка?

Лида не ответила и положила трубку. Постояла посреди комнаты, бесцельно глядя по сторонам, ничего проверять не стала, а сразу легла спать. У нее это с детства было, на всю жизнь сохранилось: прятаться от неприятностей под одеялом, зарывшись в подушку и крепко зажмурясь. Ночь ее всегда выручала и успокаивала, прятала от дневных неприятностей.

Так было всегда, вот только нынешняя ночь ее подвела.

Приснился сон.

Снилось Лиде, будто стоит она на окраине какой-то деревушки, заметенной снегом по самые крыши малочисленных низкорослых домишек. Стоит и смотрит, как солнце – дымно-розоватое, лишь чуть-чуть окрашенное золотом – медленно опускается за темно-синюю зубчатую тень дальнего леса. И вот ей чудится, будто из леса выметнулись два каких-то красноватых пятна. И скоро она понимает, что это никакие не пятна, что она и впрямь видит двух волчиц ярко-красного цвета. Почему-то Лида уверена, что это именно волчицы – не волки, не лисицы. Хотя она никогда в жизни не видела красных волчиц, а все же убеждена в этом.

Какое-то время волчицы то проваливаются в сугробы, то выскакивают из них, но постепенно они все же приближаются к окраинному домику. И вот уже близок его почти заметенный плетень. Вдруг окно домика разбивается вдребезги – бесшумно, пугающе летят в стороны осколки стекла, – и на снег, вышибив мощной грудью ветхую оконницу, выпрыгивает большой серый волк. Волчицы от неожиданности замирают, а он какое-то мгновение глядит на них исподлобья, потом резко отворачивается и кидается прочь, к закраине леса, которая темнеет далеко позади дома. Он мчится, словно не касаясь сугробов, а волчицы и шагу сделать не могут, потому что тонут в снегу, вязнут в нем.

А между тем солнце садится, мгновенно падают сумерки. И серая тень тает в них. И тогда одна из волчиц садится на лапы, задирает морду к белому серпику молодого месяца, который вдруг четко проглянул на почерневшем небе, и начинает выть. А другая просто ложится на снег, сворачивается клубком – да так и лежит, несмотря на то, что поднявшаяся поземка заметает ее, заметает с головой…