Елена Арсеньева - Бабочки Креза

— А ну, пропустите! Чего нагородили тут?!

Солдатики и ухом не повели, продолжая наблюдать, как варится ушица. Но из-за телеги выскочил худенький востроносенький паренек в невообразимо революционном кожане.

— Пропуск и пароль! — выкрикнул он.

— На что тебе пароль? — скучающим голосом протянул «самокатчик» Константин, игнорируя требование предъявить пропуск. — Ты ж небось отзыва не знаешь!

— Как не знаю? — обиделся парнишка. — Я начальник караула, должен знать. Отзыв — «Максим».

— Тогда пароль «пулемет», — небрежно предположил Константин. Однако начальник караула рассердился:

— Неправильно! Говори пароль, не то!..

Он сделал угрожающий знак, солдатики у костра вяло отложили ложки и потянулись к винтовкам, лежавшим подле, на земле.

— Не то что? — хамским тоном поинтересовался Константин. — Стрелять в нас станешь? Да ты что, товарищ, не видишь, кого везем?

— А кого? — насторожился парнишка, уставляя свои небольшие, покрасневшие от усталости и революционной сознательности глазки в Аглаю.

— «Кого…» — возмущенно передразнил Константин. — Да ведь это ж товарищ Полетаева! Неужто вы не получили декрет оказывать ей всяческое содействие?

Маленькие глазки парнишки стали большими-пребольшими, и он запищал восторженным дискантом:

— Неужто сама товарищ Полетаева?! Та самая?! Да я ж только и мечтал, чтоб на нее поглядеть!

— Ну вот погляди малость да убирай телеги, нам спешить надобно, — велел Константин. Однако парнишка молитвенно сложил руки на груди и пялился на пассажирку авто так, словно она была не она, а революционные попугаи-неразлучники Маркс и Энгельс.

— Товарищ Полетаева… Миленькая, родненькая… Да вы ж для нас… Вы для нашей партячейки в Дубенках все равно что красная революционная икона! — строчил что твой «максим» паренек. — У нас же организация — вашего имени, так и зовется — «Партийная ячейка красной Полетаевой»! Мы ж ваш декрет «Дорогу летучему Эросу!» проштудировали от корки до корки, законспектировали досконально и прорабатывали на практических занятиях. Жена секретаря ячейки у нас акушерка, так что она производила телесный осмотр всех сознательных присутствующих мужского пола вымериванием через тарелку. У кого конец перевесится через тарелку, тому бутылка самогонки…

— Что? — пробормотала Аглая, не веря ушам и оглядываясь на своих спутников. — Что это значит?!

Ответа не последовало: молчание, воцарившееся в автомобиле, можно было не только услышать, но и потрогать .

А парнишка из Дубенок, коему, собственно, и адресовался вопрос, ничего не слышал и продолжал самозабвенно трещать:

— Как видите, народ у нас политически грамотный, относится к проработке директив с огоньком! Я вот однажды вечером шел из Нардома, завернул в чей-то предбанник, чтобы оправиться, чтоб на улице, значит, не гадить некультурно, — смотрю, идут двое. Я притаился и вижу: женщина и мужчина, Фанька-пишбарышня [1] Пишбарышням и в начале ХХ века называли машинисток (работающих на печатных машинках). Прим. автора. и инструктор райкома Мануйлов. Смотрю, в баню заходят, уселись на полок, стали друг другу объясняться в любви и так далее. Потом Фанька говорит: «Сколько я перебрала мужчин, но на тебя нарвалась по моему вкусу». Потом Мануйлов говорит: «А вы когда-нибудь пробовали раком?» Фанька говорит: «Давай по-конски. Вот я стану раком, а ты… Только тебе с разбегу не попасть». Мануйлов говорит: «Попаду». Мануйлов отошел немного и побежал на нее. Она немного отвернулась — он мимо! Я грянул хохотать. Они выскочили без ума… У нас, конечно, есть еще несознательные — прослышали об этом, стали заявления в ячейку писать, но секретарь не дал ходу, говорит: «Мы по Полетаевой живем или нет?!»

— Я не… я не…

Ничего более не могла выговорить Аглая, а Константин посмотрел искоса и сказал:

— Вы — «не»? Разве не вы пропагандируете на всех углах свободу любви? Вы же во всех своих статьях, которые активно печатает даже «Правда», утверждаете: семья при социализме будет не нужна, она — давно отмерший пережиток, закабалявший женщину и мешавший ее гармоничному развитию!

— Да-да! — подхватил полетаевский адепт из Дубенок. — Я сам читал: «В свободном обществе, которое вскоре воцарится в России, удовлетворить половую потребность будет так же просто, как выпить стакан воды!» Это вы писали. И мы твердо и неотступно идем всей нашей ячейкой намеченным вами курсом.

— Верной дорогой идете, товарищи! — с непроницаемым выражением подвел итог Константин. — А сейчас завершаем диспут, нам ехать пора. Товарищ Полетаева спешит. Убирайте телеги, не то я сейчас вам такое вымеривание через тарелку устрою, что мерить нечего будет!

Водитель выразительно хрюкнул, а сознательный полетаевец отчаянно замахал своим солдатикам:

— Пропустить машину! Честь и слава комиссару свободных половых отношений товарищу Полетаевой!

За треском мотора не слышно было, как отозвался на его призыв Константин, однако как-то все же отозвался, ибо губы его шевелились довольно долго.

Аглая сидела ни жива ни мертва. Сказать, что сгорала со стыда, значило просто ничего не сказать! Хотя, наверное, глупо было чувствовать себя оскорбленной, ведь все говоренное адресовалось комиссарше, а не ей. Последняя мысль несколько успокоила, хотя все равно — стыдо-о-о-обища…

Но это, строго говоря, мелочи жизни. Главное — другое. Ни мальчик из Дубенок, ни Константин, ни водитель не знают настоящую Полетаеву. А как насчет Хмельницкого, к которому ее, собственно, везут? А что, если он лично знаком с пресловутой Ларисой? Нет, нужно немедленно прекратить мало того что оскорбительный, так еще и опасный «фарс с переодеваниями и метаморфозами», как писали в старинных театральных афишках!

Автомобиль между тем свернул с ужасной, колдобистой дороги и заковылял — другого слова не подобрать! — между садами, огородами, пустырями и рощицами, среди которых изредка мелькали крыши уединенно стоявших домиков.

— Послушайте! — испуганно проговорила Аглая. — Я хочу вам сказать, что я…

— Заткнитесь, товарищ комиссарша! — рявкнул в ответ Константин. — Мне даже голос ваш слушать тошно, так что лучше не злите меня! Понятно?

И… и вслед за этим он выхватил из кобуры револьвер и направил его на Аглаю.

Она испуганно откинулась на сиденье и болезненно ойкнула — кобура «маузера», пристегнутого к ее поясу, немилосердно уперлась в спину.

Да ведь у нее тоже есть оружие! Как она могла забыть? Причем ее «маузер» выглядит куда как значительней револьверчика Константина. Нужно достать его из кобуры и потребовать остановиться. Мало того — заставить отвезти ее в город. Мол, иначе она будет стрелять. Надо полагать, ее поведение не слишком удивит «самокатчика» и водителя в «консервах»: они ведь убеждены, что везут подлинную Полетаеву, а от этой дамы, конечно, всего можно ждать. Даже выхватывания оружия и стрельбы в упор.