Анастасия Туманова - Венчание с бесприданницей

– Мне вас нынче сам бог послал, иначе я бы попросту на части разорвалась между делами! Ведь папенька, как младенец, внимания требует, покуда не нагрузится да не уснёт! Ходит за мной по пятам и требует, чтобы я играла с ним в преферанс, а у меня разве время есть? Коли я занята, так ещё хуже – пойдёт в людскую и будет Власьевну мучить, отвлекать её, и в конце концов – все без обеда! Вот, пришлось прошлой зимой Дуньку преферансу обучить, чтоб она папеньку отвлечь могла… Так и то, дурища, не справляется! Он ведь всё замечает враз, чуть Дунька путаться – сразу же крик на весь дом, и прибить может! Так что я вам очень благодарна… А эти подлецы, если у них над душой не стоять, с места не двинутся! – Она сердито указала на окно, из-за которого ещё слышалось ворчание укладывающих дрова мужиков. – И то вовсе криво положили, хоть самой перекладывай! Да вы кушайте, кушайте, суп сегодня вкусный! Власьевна как знала, что гости будут!

Суп действительно был замечательным, и Закатов только сейчас вспомнил, что у него с раннего утра не было во рту ни крошки. Госпожа Остужина оказалась хорошей хозяйкой: после супа внесли жаркое из поросёнка, картофель со сметаной, солёные грибы, полотки, кисель. После подали и домашнюю «вишнёвку», которой Закатов выпил лишь крошечную чарочку, не желая обижать хозяйку. Анастасия Дмитриевна, заботясь, чтобы гость больше ел, чем поддерживал беседу, вела разговор сама. Разговор этот был весьма обычным для провинции, касался минувшей страды, доходов от продаж, озимых, холстов и уездных сплетен. Из беседы Закатов понял, что все дела по небольшому имению Остужина действительно вела сама, поскольку от папеньки толку не было никакого.

На его искреннее восхищение Анастасия Дмитриевна пожала плечами.

– Мерси, но ведь мне и умения особого не надо: восемнадцать душ, велика ли гвардия? Да трое ещё здесь, в доме, крутятся… дармоеды. А куда прикажете их деть? Ту же Дуньку даже продать не удастся: кто же этакую дуру купит? Власьевна, опять же… Готовит, надо сказать, отменно, но стара уже, глаза не видят, постоянно догляд за ней на кухне нужен. В августе в варенье ужа сварила, не к столу будь сказано… Ну что тут поделаешь?

– Так вы заняты целыми днями по хозяйству? – осторожно спросил Закатов. – Но… что же зимой?

– А зимой – скучно, – пожала плечами Остужина. – Разумеется, днём, пока светло, дела ещё найдутся, но вот вечерами… – она неожиданно умолкла, и на её резковатом лице появилась на миг такая острая тоска, что Закатову стало не по себе. Украдкой он обвёл глазами бедную залу с облезлой мебелью, потёртые портьеры, свечи в древних шандалах, пяльцы с каким-то вышиванием у окна. Как, должно быть, ей тоскливо здесь зимой, одной, неожиданно подумал он. Ей ведь чуть больше двадцати. Заперта в старом унылом доме, в компании с полоумным, вечно пьяным отцом и бестолковой девкой. Чем она занимается зимними вечерами? Бесконечный преферанс с пасьянсами? Болтовня с Дунькой? Сидение у замёрзшего окна, за которым – вьюга и тьма? К ним ведь даже соседи не ездят, папенька всех замучил…

– Хотите, пришлю вам книг? – предложил он.

– Спасибо, но ни к чему. Я ведь читать не приучена. Папенька считал, что молодой девице чтение не на пользу. Меня тётка, спасибо ей, кое-как чтению и письму обучила, ну и решили они с папенькой, что достаточно. – Остужина говорила это легко и с улыбкой, но в голосе её сквозила явная горечь. – У папеньки валяются какие-то книжки в кабинете, я раз попыталась прочесть… Да ничего не поняла, признаться. Верно, действительно не дамское занятие. Или я глупа безнадёжно.

Сказано это было без всякого намёка на кокетство, хотя Закатов и счёл нужным пробормотать приличествующие случаю возражения. Остужина только улыбнулась и деловито спросила:

– А насчёт пустоши вы ничего не решили? Дёшево возьму! И бумаги все оформим скоренько, у меня знакомый стряпчий в уезде. Даже папенька не понадобится.

– Как вам это удастся? – напрямую спросил Закатов. – Я имею в виду – решать дела помимо папеньки. Ведь по закону – всему хозяин он…

– А на деле – я, и все это знают. А папенька ни во что не вмешивается, потому что знает – в противном случае я свяжу узел и уеду к тётке в Смоленск, – жёстко сказала Анастасия Дмитриевна. – Она давно меня зовёт.

– Отчего ж не едете? – удивился Никита. – В Смоленске для вас в любом случае жизнь будет интересней…

– Ах, оставьте, всё будет то же самое, – отмахнулась Остужина. – Тётушка – копия папенька плюс все женские капризы и выкрутасы. А это ещё похуже преферанса! На игру у меня хотя бы терпения хватает… Я даже замуж выйти по-людски там не смогу, потому что папенька лишит меня наследства прямо в день моего отъезда. А без приданого, сами понимаете…

– Право, господин майор не сможет…

– Сможет ещё как! – заверила Остужина. – И я об этом слышу по семь раз на дню. Так что менять шило на мыло, то есть папеньку на тётушку, мне, сами видите, смысла нет. Какая разница, в каком месте умирать? Так что же с пустошью, месье Закатов? Берёте?

Домой Закатов возвращался уже в сумерках, в глубокой задумчивости. Мимо катились голые поля. Набрякшее над ними небо обещало скорый снег. Облетевшие вётлы вдоль дороги казались сутулыми великанами. Со стороны леса доносилось тоскливое лисье тявканье. Холод забирался за воротник, и Никита машинально передёргивал плечами. Перед глазами всё ещё стояла унылая обшарпанная зала, старые кресла, дощатый пол с потёртыми половиками, портрет дамы со старинной причёской, засиженный мухами. И резкое, почти некрасивое лицо девушки, спокойно и прямо говорящей о том, что ей всё равно где умирать. «И ведь всё это так, она ничуть не интересничала… – взволнованно думал Закатов. – В самом деле, каково её положение? Ждать смерти этого старого безумца? Но такие, как правило, живут и мучают близких очень долго. Рано или поздно, разумеется, отнесут майора на погост… И что же? Что изменится для неё? Появится, конечно, кое-какое приданое, станет подлинной хозяйкой всему, но ведь молодость уйдёт… А приданое её не таково, чтобы пренебрегать этим. Выйдет с отчаяния за первого, кто посватается, будет несчастна… И ведь она всё это осознаёт и так небрежно говорит обо всём, без всяких женских ужимок и жалоб! И помочь ничем нельзя…» Закатов невольно усмехнулся, подумав о том, что и сам будет всю эту долгую зиму сидеть один в доме, как медведь в берлоге, и разгонять скуку чтением старых журналов и игрой в дурачки с Кузьмой.

Не заезжая домой, он направился к Силиным. Хозяин стоял у крыльца и о чём-то увлечённо толковал с сыном. Увидев входящего в открытые ворота барина, Прокоп кивком отослал Григория в дом и, подождав, пока тот уйдёт, скупо улыбнулся: