Анастасия Туманова - Венчание с бесприданницей

– Да бог с тобой, я и сам уйду, – сердито сказал Семирский и, не попрощавшись, широко зашагал к калитке. Михаил побежал за ним.

– Семирский, постой… Ну, что ты взбесился? Сам виноват, зачем напугал её? Эх ты, а ещё говоришь, что с народом говорить умеешь… Взгляни, она чуть не плачет с перепугу!

– Дура твоя Устинья, потому и плачет! – сквозь зубы процедил раздосадованный Семирский. – И ты дурак выходишь, что врёшь про неё с три короба! Где она у тебя с «Ботаникой» сидит? Вон – дрова колет на дворе вместо Митрия! Двух слов связать не может! И «всем оченно довольна»! Обычная дура набитая и трусиха! Погоди, приедет барин – она ему ещё и ручки целовать будет!

– Это ты дурак! – вспыхнул Михаил. – Полагаешь, у неё нет причин бояться чужих господ?! Она меня-то опасается до сих пор! И ни к каким разговорам не приучена! Она ведь даже не из дворни – в деревне жила! Зачем тебе понадобилось болтать про поповскую рукопись?! Она же её в великой тайне несла к своему барину! Я её вам, как друзьям, дал прочесть, а ты…

– Зачем же дал? – с издёвкой перебил Семирский. – Мог бы в стол спрятать и беречь до приезда твоего рабовладетельного дружка! И Устинью эту заодно сдать в острог как беглую!

– Послушай, кто дал тебе право… – начал было оскорблённый Михаил – но Семирский уже вылетел за калитку, что-то мрачно бурча.

– …и нутро ваше всё барское, гнилое! – донеслось до Иверзнева уже от угла Петровки.

– Болван! – крикнул ему вслед Михаил, что было силы стукнул калиткой и зашагал обратно.

Он был уверен, что Устинья уже убежала в дом. Но та собирала у сарая наколотые дрова. Движения у неё были медленными, неловкими, как у старухи, поленья то и дело вываливались из рук. Михаил подошёл, молча начал помогать. Устинья не останавливала его. Вдвоём они собрали берёзовые полешки, сложили их в кучу у стены, и Устинья тяжело опустилась на неё. Только сейчас Михаил заметил, что всё лицо девушки мокро от слёз.

– Устя! – Он сел рядом с ней на дрова, попытался заглянуть в глаза. – Что ты плачешь, что с тобой? Впрочем, что же спрашивать… Это я виноват, да? Прости… Поверь, Фёдор вовсе не плохой. Несколько бесцеремонный, это да, но вреда никому не хочет! Глупо, конечно, было вот так наскакивать на тебя, я ему говорил… Устя, ну не плачь же! У тебя ещё жар к ночи подымется от этих слёз!

– Ничего у меня не подымется, барин… Глупости… Это я так… – бормотала Устинья, отворачиваясь и вытирая рукавом бегущие слёзы. – Только напрасно вы про меня друзьям своим говорите… И впрямь неприятности могут случиться всякие… Мне-то уж терять нечего, конец один, а вам…

– Что значит «конец один»? – испугался Михаил. Но Устинья молча, упорно отворачивалась от него, и он, опустившись на колени прямо в мокрые коричневые листья, взял её за руки. – Устя! Посмотри на меня! Прошу тебя, посмотри! Чего ты боишься, какого конца ждёшь? Это как-то связано с Никитой, он знает? Да?! Устя, ты мне можешь всё сказать, я готов поклясться на кресте…

– Барин! Господь с вами! Руку пустите! – шёпотом вскричала Устинья, вырываясь от него. – Ничего вам знать не надобно! И… И отпустите меня лучше, я в Болотеево вернусь, пешком пойду… Сама там барина сыщу… Всё едино уж ждать нечего…

– Никуда я тебя не отпущу! – таким же шёпотом заорал Михаил, стискивая в руках её холодные дрожащие пальцы. – И не допущу для тебя никакого «конца»! Я не знаю, чего ты боишься, но я никому не позволю… Если хочешь, я спрячу тебя от всех, и тогда…

– Барин, пустите! – глухо, с угрозой сказала Устинья, поднимая взгляд…

И Михаил опомнился. Глубоко вздохнув, он выпустил её руку. Глядя через Устиньино плечо в сырую, тёмную стену сарая, сказал:

– Прости меня. Ты кругом права. Федька Семирский – дурак, спору нет… Но я оказался ещё глупее его. Ни он, ни я не имеем права тебя допрашивать. Я хочу только, чтоб ты знала… Я готов во всём тебе помогать. Я могу спрятать тебя, укрыть от чего угодно. Никто и никогда тебя не найдёт. И никакого «конца» не будет, даю в том слово. И… И даже Никита ничего не узнает, если ты этого не захочешь!

Устинья молчала. Затем, когда Михаил уже и не надеялся на ответ, криво, углом губ усмехнулась:

– И что вы такое говорите-то… Что вы про меня знаете?

– Я знаю, что ты – удивительная! Что у тебя ясная, светлая голова, что ты смелая и сильная! Что ты, придя сюда, сделала такое, что и не всякому мужчине под силу! Ты достойна восхищения! И я никогда не видел девушки лучше! – Слова неслись сами собой, и остановиться Михаил уже не мог. – Я дурак, что приволок сюда Семирского… Но кто же мог подумать, что он так поведёт себя? Устя! Поверь, я всё готов сделать для твоего счастья! И спасения! И, если ты хочешь…

– Ба-а-арин… – простонала Устинья, зажмуриваясь. – Господь с вами, ничего я не хочу…

– Да какой я тебе «барин», сколько можно?! – Михаил, снова опустившись на колени в прелую кучу листьев, взял её за руки. – Устя, я… я, кажется, люблю тебя.

Он сам испугался сказанного. И тут же осознал, что это – правда и что говорить ему больше нечего.

Устинья странно поморщилась, усмехнулась. Глубоко, словно перед прыжком в воду, вздохнула. Не глядя на Михаила, медленно сказала:

– Вон до чего договорились… И охота вам болтать пустое!

– Устинья, я сказал правду! Готов поклясться тебе чем угодно!

Она покачала головой. Затем решительно высвободила руки из ладоней Михаила, встала и, взяв охапку дров, пошла к дому. Михаил догнал её уже у крыльца.

– Устя, ты так и не сказала…

– Что сказать-то? – перебила она, оборачиваясь с верхней ступеньки. – Мужняя я, Михайла Николаевич, вот и весь мой разговор. Мужняя жена.

– Но постой, как же это?.. – опешил он. Устинья отвернулась и молча вошла в дом. Михаил, растерянный, ошеломлённый, остался стоять у крыльца.

Как и опасалась Вера, из авантюры с племянником Протвиной ничего не вышло. Правда, поручик Гардин был в этом нимало не виноват и со своей стороны сделал всё, что мог: видимо, тётка обстоятельно описала ему радужные перспективы возможного брака и огромное приданое невесты. Был чинный визит вместе с тётушкой в дом Тоневицких; был вечер с чаем, пианино и танцами, была мазурка, в которой Александрин оказалась необыкновенно хороша. Аннет, чтобы не отвлекать на себя внимание гостя, натянула нелепое серо-лиловое платье, стянула своевольные кудряшки в старушечий пук на затылке, полвечера просидела в дальнем углу, не участвуя в танцах, а потом и вовсе, сославшись на головную боль, ушла к себе. Таким образом, занимать гостя пришлось Александрин, и она, к её чести, делала это мастерски. «Хоть чему-то учат их в Смольном…» – подумала Вера, сидя у самовара с мадам Протвиной и глядя на то, как Александрин в новом атласном туалете, неожиданно похорошев от внимания молодого человека с роскошными усами, весело щебечет по-французски и хихикает.