Барбара Майклз - Шаг во тьму

Падающие за стеклом снежинки казались кружевом. Человеческие фигурки стояли неподвижно, будто опутанные белой сетью, но эта паутина была слишком тонка, чтобы удержать их. Вскоре они шевельнут и медленно двинутся к ней со страшными известиями, бремя которых ей не вынести во второй раз…

Рука Мег Вентури машинально оттолкнула сувенир, изображающий сценку из жизни. Стеклянный шарик скользнул к краю стола и непременно разбился бы, если бы быстрые пальцы Ника не подхватили его.

– Неужели нужно демонстрировать свое неудовольствие таким драматическим образом? Элементарного «спасибо, но мне не нравится» было бы достаточно.

Его голос прозвучал спокойно для постороннего слушателя, но любой, знавший его столь же хорошо, как она, уловил бы в нем нотки удивления и раздражения. Темные, красиво очерченные брови, поразительно контрастирующие со светлыми волосами, высоко поднялись, словно он смотрел на враждебно настроенного свидетеля.

Ник Таггерт считался одним из лучших адвокатов Нью-Йорка, выступавших в слушаниях криминальных дел. Артистическая внешность немало помогала ему в работе. Его волосы были несколько длиннее, чем того требовала нынешняя мода, но они были очень красивы, и он в полной мере осознавал эффект, производимый им на впечатлительных женщин – членов суда присяжных, когда он отбрасывал густую прядь, ниспадавшую на глаза. Мег дразнила его, говоря, что он носит длинные волосы, чтобы закрывать уши: они казались ему слишком большими. Но если в шутку она называла его мистером Споком, его ответный смех звучал несколько натянуто.

Мег нравились его уши. Она все любила в нем – почти все – и не винила его за то, что он не понял ее реакции на его подарок. Игрушка была красивая, необычная и явно дорогая. Дешевые поделки продавались в любом сувенирном магазине – крошечные Санта Клаусы или деревянные фигурки в снежных сугробах. Эта игрушка отличалась от них. Шарик был хрустальный, крошечные фигурки явно ручной работы прекрасно раскрашены.

– Извини! Мне понравился подарок. Очень. Я не хотела… – Затем она воспламенилась от его гнева. – А ты забыл. Черт возьми, Ник, ты можешь быть таким нечутким? Я же рассказывала тебе о моем отце – о той ночи, когда они пришли ко мне из снега и тьмы рассказать, что…

Некоторое время его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным. Потом его голубые глаза расширились.

– Будь я проклят! Прости меня, любимая. Я хотел подарить тебе что-нибудь красивое, оригинальное: ведь покупать тебе украшения все равно что ехать в Ньюкасл со своим углем. Поэтому, когда я увидал этот сувенир, я обрадовался. Подумал: «Вот прекрасный подарок для тебя». Он напомнил мне о чудесных днях, проведенных с тобою в Мейне. Это были наши первые выходные вместе, помнишь? Честно говоря, мне и в голову не пришло, что те старые воспоминания еще настолько болезненны для тебя.

Он продолжал говорить, объяснять, извиняться. Мег не слушала его больше. Искусственные снежинки в хрустальном шарике улеглись, фигурки мужчины и женщины по-прежнему оставались неподвижными. Двигались только фигуры в ее памяти, как они двигались зимней ночью более 20 лет назад…

… Она так долго ждала у окна, прижав нос к стеклу, что оно запотело от ее дыхания. Увидев приближающийся свет фар, она вскрикнула от радости. Но это оказалась не та машина, которую ожидала девочка, а среди мужчин, вышедших из нее, не было ее отца. На боку этой машины виднелась надпись, а наверху мигала красная лампочка. Лампочка вращалась и окрашивала в багровый цвет снежный ковер, закрывший землю, как на рисунке в детской книжке «Кошка в шляпе». Но этот розоватый снег совсем не казался приятным или смешным.

Она поняла, что это за машина. Она же не ребенок: ей уже почти шесть летом, она умеет читать… правда, не все, только отдельные слова. Она не знала слова, написанного на боку машины, но ей и не надо было его читать. Она догадалась, что это полицейская машина, а мужчины – полицейские. Не копы, не ищейки и никакие другие слова, которые она слышала по телевизору. Папа с мамой объяснили ей, что это неприличные слова. Родители учили ее, что к полицейским нужно относиться вежливо, потому что они хорошие. Они помогают людям. Если вдруг потеряешься или случится что-то плохое, то нужно идти к полицейскому, и он обязательно поможет.

Так почему же она испугалась, увидев этих полицейских? У нее заныло в животе, стекло запотело сильнее от учащенного дыхания, и по нему потекли ручейки. Может быть, снег виновен в том, что они выглядят так… Она не могла найти подходящего слова. Казалось, будто они приехали не из обычного полицейского участка с простыми стенами и комнатами, а вышли из снегопада. Полицейские остановились. Стояли и смотрели в сторону дома. Она почувствовала, что они испытывают такой же страх, как и она.

Вот открылась дверь дома, и кто-то вышел на крыльцо. Мама. Она была без пальто и без шарфа, а длинный шлейф ее голубого бархатного платья волочился, сметая снег со ступенек, когда она бросилась навстречу полицейским. Мег испугалась, что мама поскользнется и упадет; она слишком спешила, и ее красивое платье промокло. Из всех маминых нарядов Мег больше всего любила это платье. И папе оно нравилось. Мама надела его сегодня, потому что вечером они собирались в гости. Папа опаздывал. Но все равно он поднимется в спальню Мег пожелать ей спокойной ночи и поиграть в их любимую игру – он всегда так поступал. Всегда. Даже если он уходил на работу или в гости, или куда-нибудь еще, он всегда заходил к Мег.

Снежинки красиво ложились на бархатное платье, плетя кружево. Неожиданно мама упала. Один из полицейских хотел подхватить ее, но не успел. Мама лежала на снегу, смяв платье в голубые бархатные складки. Снег пошел, сильнее, словно желая накрыть ее с головой своим тяжелым покрывалом.

В ту ночь папа не вернулся домой.

После ухода Ника Мег закрыла дверь на ключ и на цепочку. Слишком долго жила она в Манхэттене, чтобы пренебрегать элементарными мерами предосторожности, хотя в тот момент она думала совсем о другом.

Повернувшись, она увидела, что кто-то смотрит на нее из узкого коридора. Она так испугалась, что сердце чуть не выскочило из груди, а ведь это было ее собственное отражение в зеркале простенка. Она видела себя там тысячу раз, но сегодня отражение показалось другим. Она внимательно всмотрелась с отрешенностью человека, изучающего кого-то совершенно незнакомого, словно видела себя в первый раз.

Цвет карандаша, которым она подвела глаза, вовсе ей не шел. Вместо того чтобы зрительно увеличить и смягчить глаза, черный цвет делал их непроницаемыми, и они выглядели как на детском рисунке.