Алла Полянская - Невидимые тени

– Неважно, Семеныч. – Олешко был рад. – Ты, главное, держи ее здесь, нашу Спящую красавицу, не отпускай, а мы придумаем, как беде помочь.

Сотовый завибрировал в кармане, он достал его и вышел из палаты.

Семеныч поправил датчики на лбу и груди Майи и кивнул медсестре, стоящей рядом.

– Круглосуточное наблюдение. Я ночую здесь, если что – немедленно зови.

– Хорошо, Валентин Семеныч. – Медсестра села на стул около кровати Майи. – Что с ней будет?

– Все, что могло случиться плохого, уже случилось. Будем жить, что ж. И по больнице не болтай, Людмила, понятно?

– Да куда уж понятней. – Медсестра поправила одеяло пациентки. – Худая, бледная, невесть что с ней произошло, не хватало еще, чтоб на нее все зенки таращить бегали.

– Ну то-то.

Семеныч вышел из палаты и огляделся в поисках Павла, но того и след простыл. Вздохнув, он вышел из отделения и прошел к себе в кабинет – надо позвонить жене и сказать, чтоб не ждала с дежурства. Он не сомневался, что Паша Олешко что-нибудь обязательно придумает.

Павел вызывал у Семеныча примерно такие чувства, какие мог вызвать оживший и сошедший со страниц детской сказки джинн – грозный и всемогущий Олешко мог решить любую проблему, его изворотливый мозг просчитывал наперед все ходы, и Семеныч даже представить не мог, как мыслит это человеческое существо.

Голос жены всегда приводил его в состояние восторженной нежности, и он неумело прятал ее под маской деловитой грубости.

– Ларис, меня ты не жди сегодня, я в больнице надолго.

– Хорошо. – Жену всегда веселила эта его грубоватая манера. – Валя, ты пообедал?

– Пообедал. Я не знаю, когда появлюсь дома, так что ты…

– Я привезу тебе ужин. Мы с Юриком заодно прогуляемся.

Он знал, что с женой спорить бесполезно. Сколько раз он давал себе слово держаться и не вестись на ее нежности – и не мог, совершенно не способен был сопротивляться ее мягкой, но неусыпной заботе, и это всегда повергало его в состояние озадаченности. Сначала он думал, что пройдет время, и все станет по-другому, но время шло, а по-другому не становилось, он чувствовал сдержанную нежность жены во всем – в выглаженных рабочих халатах и пижамах, в свежем носовом платке, непонятно откуда взявшемся в кармане пиджака, в ее абсолютной необидчивости – его грубоватая манера ее не обижала, а скорее забавляла, иногда она передразнивала его, и это было смешно и легко, он и сам не понимал, почему так себя ведет, а она смеялась и говорила, что он застрял в позднем пубертатном периоде. Все, что не принимала его первая жена, что обижало ее и ставилось ему в вину, Лариса принимала как должное, с неизменной легкой улыбкой взрослой, умудренной опытом женщины, как будто он действительно был трудным подростком.

Семеныч ухмыльнулся и достал из ящика стола плоскую синюю коробочку. Черт с ним, на день рождения он ей купит что-то еще, а сейчас ему будет очень интересно поглядеть, как вытаращит Лариска свои серые глазищи, как удивится и станет спрашивать, в честь чего это, а он ни за что не скажет. Потому что она и так знает, как сильно он ее любит. Как никого на свете.

Человек на полу не подавал признаков жизни, и Валерия лихорадочно думала, что с ним делать. Телефон остался в спальне наверху, оставить гостя она не могла. А если он явился не один?

– Валерия Дмитриевна, только не пугайтесь!

Створка венецианского окна приоткрылась, и в комнату скользнул человек, одетый в темное. Валерия сжала в руке подсвечник и прикидывала, попадет ли она ему в голову сразу или надо подпустить его поближе – наверху спят ее дети, и этот невесть откуда взявшийся чужак пройдет туда либо через ее труп, либо никак.

– Валерия Дмитриевна, я Кирилл Маслов, помните меня? Я к вам весной лор-врача привозил, когда у Максимки ухо болело.

– И что?

Мало ли, что ты привозил врача, любого можно купить, любого можно заставить, а чужак в доме среди ночи достоин пули в голову, и за неимением пули – подсвечника.

– Сейчас…

Он двумя пальцами достал откуда-то сотовый, набрал номер, который у него явно в быстром наборе.

– Это я. Один просочился в дом. Нет, она его канделябром ударила. Что значит – каким? Серебряным, судя по цвету металла и характерному блеску. Да, сейчас.

Он осторожно протянул ей телефон.

– Это вас, Валерия Дмитриевна. Павел Иванович.

Не отрывая взгляда от него, Валерия протянула руку и взяла телефон, все так же сжимая подсвечник. Мужик на полу заворочался, и она, не глядя, бьет его ногой куда-то в живот, пальцам больно, потому что бальные туфельки – это не берцы.

– Лера, отбой. Парень свой. Прости, замешкались маленько, но бандит далеко бы не ушел. – Голос Олешко звучит виновато. – Я сегодня везде опаздываю. Как ты?

– Охтыжгребаныйтынафиг!

– Лера, это тлетворное влияние госпожи Булатовой, и оно до добра тебя не доведет. Впусти ребят, они осмотрят дом и заберут труп.

– Он жив.

– Нет, Лера, он уже мертв. Просто он пока об этом не знает.

Это Паша Олешко, которого она никогда не знала. Ника знает его таким, а она никогда не видела того, другого, который живет где-то на дне его улыбчивых карих глаз, и сейчас с ней говорит именно он. Но ей не страшно, она и сама сейчас – другая, из снов о Юге, табачных плантациях и доме с белыми колоннами. И эти двое, похоже, отлично поняли друг друга.

– Ладно.

– Дай трубку Кириллу.

Валерия отдает мобильный парню в темном, тот минуту слушает, потом произносит одно слово:

– Сделаем.

И все. В комнату скользят тени, а Валерия бежит наверх к детям. Рыжий Ричи поднимает свою царственную голову – его потревожили.

– Спят?

Это Кирилл, который следовал за ней по пятам.

– Спят…

Валерию слегка шатает от пережитого – нет, не страха, скорее напряжения, и Кирилл осторожно берет у нее из рук подсвечник, ставший вдруг тяжелым, а сам подходит к столику, наливает немного коньяка и подает ей стакан:

– Выпейте, Валерия Дмитриевна. Красивая у вас эта штука… ну, в кружевах. Вы прямо как королева в замке. Охрана у дома расставлена, внизу ребята караулят, больше никого не будет, это так, для порядка Павел Иванович перестраховался. Отдыхайте, Александр Михайлович в пути уже, вот-вот будет. Всяко прошу прощения за беспокойство.

А вот этого он от Олешко нахватался, думает Валерия и залпом выпивает коньяк. Она ненавидит вкус и запах коньяка, даже дорогого, как этот, но сейчас ей надо выпить, чтобы напряжение, сжимающее тело в пружину, ушло. Охранник исчез так же бесшумно, как и появился, и она сняла украшения, спрятала в шкаф пеньюар и переоделась в уютный халат. Ей нужно поговорить с Никой, ей хочется услышать голос мужа, хочется быть с ними, но дети, спокойно спящие в кроватках, не должны почувствовать ее тревогу. Ей очень хочется закурить – много лет она не ощущала желания курить, бросила давно, когда забеременела в первый раз, но сейчас это желание становится нестерпимым. Можно, конечно, стрельнуть сигарету у охраны – хотя вряд ли. Одним из условий в фирме «Радиус» было как раз отсутствие этой вредной привычки, Олешко настаивал на этом особенно, некоторым охранникам пришлось бросить, а кое-кто вылетел с работы, потому что продолжали покуривать вне служебного времени.