Георгий Ланской - Оглянись на пороге

В коридоре послышались голоса. Она залпом допила чай, слезла с подоконника и шагнула к дверям, чтобы поприветствовать учеников.

— Ой, какая вы сегодня красивая! — восхитились девочки. — А у вас день рождения, да?

— Нет, — улыбнулась преподавательница в ответ. — Просто захотелось.

— Вам очень идет, — наперебой загалдели они. — Ходите так чаще…

Женщина кивала, приветствовала входящих, чувствуя, как бурлит кислород в крови. Оказывается, быть просто привлекательной — само по себе удовольствие, а она об этом почти забыла, облачаясь в практичное и немаркое.

На лестнице затопали, тяжело, не по-балетному, и она насторожилась, уставившись на дверь, а потом почувствовала, как подпрыгнуло сердце вверх.

— Здрасьте, — сказал Дима. — А я вот… к вам.

Ирина изо всех сил старалась держать себя в руках, но губы кривились в незапланированной улыбке.

— На занятия? — спросила она. Дима опустил голову.

— Ну… если без этого никак, могу и на занятия. Только у меня нету этих… колготок и тапок.

— Трико и пуантов, — поправила она. Парень пожал плечами и лихо улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.

— А если без танцев? Как насчет погулять?

— Мне в больницу надо, к маме, — беспомощно произнесла она.

— Сходим, — согласился Дима. — Мне все равно куда идти. Я как Пятачок — до пятницы совершенно свободен.

— Ну хорошо. Мы через полтора часа закончим.

— Я подожду.

— Жди. Только не здесь, девочки будут стесняться.

Он закивал, пошел к выходу, и длинный хвост черных волос болтался по спине в такт, туда-сюда. Ирина проводила хвост взглядом, а потом повернулась к девочкам, вяло разминавшимся у станка.

— Ну, что, дорогие мои, — сказала она веселым голосом. — Начнем?

Статья не писалась, хоть убей.

Вера долбила по клавишам компьютера, сердилась, стирала написанное, поминутно сверялась с пресс-релизом, выходила курить на кухню, пуская дым в открытое окно, пила кофе и снова садилась за работу. Статья на довольно обыденную тему — очередное повышение цен на коммунальные платежи — упорно сопротивлялась. Испытанные методы: легкая музыка, чтение, пасьянс — не помогали. Она никак не могла поймать настроение, отчего материал получался убогим и куцым, словно заячий хвост. Да и что может быть интересного в этой теме для матерого журналиста, коим Вера себя небезосновательно считала? Тема избитая, из года в год повторяющаяся.

Тоска смертная. Совершенно не о чем писать. Хоть бы убили кого, что ли…

В другое время она бы справилась одной левой. Разбавила бы пафосный пресс-релиз собственными мыслями — благо их, как у Маркса в старом анекдоте, девать некуда было, — приткнула бы мнение антимонопольного комитета, посыпала истерикой пенсионеров и украсила раздерганной на абзацы собственной прошлогодней статьей. Но в антимонопольный комитет надо было идти или звонить, пенсионеров, готовых заклеймить монополиста позором, отловить, причем таких, кто не побоится, если что, и в суде высказаться, а Вере было лень. Энергетики в последнее время совсем озверели и уже дважды подавали на ретивых писак в суд, причем оба процесса выиграли. А судиться с ними журналистка себе позволить не могла — денег на возмещение морального ущерба не было.

Она еще послонялась по квартире, попивая остывший кофе и дымя прямо в потолок, и все думала, думала, думала…

Вместо статьи в голову лезло неприятное воспоминание.

Рассказывая о себе, она частенько цитировала Раневскую, утверждавшую, что никогда не выглядела красавицей, но при этом всегда была «чертовски мила». При этом Вера была уверена, что люди ее именно так и воспринимают: умную, талантливую и чертовски милую, с легкими странностями, присущими каждому творческому человеку. Встретив в баре Диму Волкова, пьяненького, разгоряченного, она вдруг поняла, что хочет этого юнца, как изголодавшаяся самка. Затащить его к себе в квартиру было несложно. Пьяный друг с неромантическим прозвищем Лом помог поднять парня на третий этаж, свалил в постель и даже подмигнул на прощание. Ночью, прижимаясь к Димке бедрами, она все представляла себе, как это будет.

Утром тот сбежал в панике. Спустя пару дней сбежал от нее в кафе, причем в его взгляде померещилось отвращение и брезгливость. То, как он выдернул руку из-под ее ладони, кое о чем говорило.

Раздражение и обида закипели внутри, и она, сознательно культивируя эту клокочущую массу, дала ей выход, направив в нужное русло — статью. Однако, как только поймала свежую мысль, в замке повернулся ключ.

— Верочка, ты дома?

Она не отреагировала, спеша вдолбить в материал мысль. Разумеется, дома. Слышно же: музыка играет, клавиатура издает нервный клекот под пальцами. Но матери, так не вовремя явившейся, до того дела нет.

— Вера? Это ты?

Голос был виноватым. Знает, что сейчас получит на орехи, но продолжает нарываться.

— Вера, почему молчишь?

Раздражение перелилось через край, затопив комнату. Вера потеряла мысль и раздраженно рявкнула, повернувшись к прихожей:

— Да дома я, дома, ты оглохла, что ли?

— А почему не отвечала?

— Потому что работаю, а ты мне мешаешь! Какого хрена тебя принесло? Сидела бы на даче!

Вера сорвалась с места и фурией вылетела в прихожую. Мать, так и не снявшая ни пальто, ни сапог, испуганно вжала голову в плечи и смотрела виновато, как побитый пес.

— Так я и сидела сколько могла, Верочка, — залепетала она. — Но ведь там холодно, а с моим радикулитом, сама знаешь…

— Ничего я не знаю…

— И дрова кончились. Я, знаешь, в последний день уже штакетинами старыми печь топила. Да и много ли их было там? Замерзла как не знаю кто… Подумала: нет, больше там не выдюжу…

— «Не выдюжу», — передразнила дочь. — Говорила я, давно надо было эту рухлядь продать. Мертвым грузом стоит.

— Почему же мертвым? — обиделась мать. — Летом огурчики, помидорчики. Я там живу, когда… ну… тебе мешаю. А Володечка где?

— Выперла я Володечку, — процедила та сквозь зубы.

— И куда он пошел? Неужто к себе?

— Мне нет дела, куда он пошел. Что ты раскорячилась тут? Дай в сортир пройти, все место заняла…

Мать испуганно шарахнулась в сторону. Вера зашла в ванную, открыла воду и мрачно уставилась на себя в зеркало: волосы жирные, под глазами синяки, да еще на лбу выскочил фурункул. Да уж, чертовски мила, ничего не скажешь!

Мать начала громыхать тарелками и мисками, наверняка готовила обед, что было весьма кстати. Вера попыталась выдавить фурункул, отчего тот прорвался с треском и кровью, разделась и встала под душ, злая и раздраженная.

Мужа она выгнала еще две недели назад, почти одновременно с матерью, не смевшей перечить дочери. Мать окопалась на холодной даче, перебирала картошку и в собственную квартиру предпочитала не соваться. Муж Володечка, местный художник, сбежал в свою однушку на окраине города, в которой не было ни мебели, ни даже штор. Окна не занавешивали никогда, это требовалось для света.