Инна Бачинская - Танец на тлеющих углях

Алик Дрючин молчал. С его богатым воображением ему было нетрудно представить эту сцену. Досталось бедняге Ши-Бону – и тогда, в подворотне, и в лесу… Есть разновидность мужчин, которые вечно страдают от женщин. Не везет им с бабами! Планида такая. И в Библии полно примеров… Взять Олоферна и Юдифь, или Самсона с Далилой, или Иоанна с Иродиадой… Как будто проклятие какое-то на них! Даже Ромео, и то! Стоит появиться на их жизненном пути женщине – так непременно случается какая-нибудь гадость. Ему, Алику, тоже не везет с ними, но не так сильно, как Ши-Бону.

Он также не знал, что случилось со второй записью, той, которую прихвалил Быков. Ни Ирина, ни Шибаев в разговорах с Колей-Булем о ней и не заикнулись, ежу понятно. Но ведь была же она! Астахов молчит – значит, не нашли.

Алик Дрючин давно уже взял себе за жизненное правило – никогда не выкладывать все, что тебе известно. И с вопросами лезть не надо. Особенно к таким личностям, как Коля-Буль. Перетерпи, пораскинь мозгами, может, сам сообразишь, что к чему. Эти нехитрые истины Алик знал еще с детства. Недаром проведенная веками народная мудрость гласит: «Слово не воробей, язык мой – враг мой, молчание – золото, и так далее в том же духе». Или еще – насчет фонтана, который надо время от времени затыкать.

Коля Астахов вдруг признался, задумчиво сверля Алика взглядом, что ему тоже не все ясно. То есть, по большому счету, все вроде понятно, но есть всякие мелкие детали и нюансы, которые требуют доработки.

– Как я понимаю, Ирина Сергеевна здесь бывает каждый день? – сказал он деловито. – Я подгребу завтра, захвачу ее в неофициальной обстановке, так сказать, и спрошу… Поговорим по душам. Есть у меня к ней пара вопросиков, не дающих душевного покоя!

Но на другой день Ирина в больнице не появилась.

Малыш прождал до вечера, не находя себе места. Он не пришел. И не позвонил. И тогда Малыш, сгорая от беспокойства, бросился в гостиницу. Там ему сказали, что их гость расплатился еще вчера, а сегодня в шесть утра укатил в аэропорт.

– Этого не может быть! – настаивал Малыш. – Это ошибка! Проверьте еще раз! Он не мог уехать! Пожалуйста! – умолял он, уже понимая, что произошло самое ужасное и непоправимое, чего он не учел, сметая со своего пути все препятствия. – Этого просто не может быть! – Он был как в горячечном бреду. – Пожалуйста! Еще раз! Может, есть записка!

Конечно, есть! Он ухватился за эту мысль как за спасение. Тот не мог уехать, не встретившись, не написав! Не объяснив!

– Должна быть записка! – повторял он, хватая за руки дежурную за стойкой. – Проверьте! Посмотрите еще раз! Пожалуйста! Пожалуйста!

…Малыш не помнил, как добрался домой. Он был оглушен и раздавлен. Он ничего не понимал. Лежал, зарывшись лицом в желтую шелковую подушку, и плакал. Плач его, горестный и тонкий, напоминал скулеж щенка.

Глубокой ночью он очнулся, встал с дивана. Походил бесцельно по комнате, уселся за письменный стол. Достал чистый лист бумаги. Стал медленно писать, рука не повиновалась ему. Он закончил и поставил подпись. Запечатал листок в конверт, надписал адрес. Наклеил марку. Набросил куртку и вышел в ночь…

Вернулся он через полчаса. Прошел, шатаясь, в ванную комнату. Долго разглядывал себя в зеркале, опираясь ладонями на раковину. Умылся ледяной водой. Передернул плечами, когда вода затекла за ворот рубахи. Сбросил одежду. Остался обнаженным. Зеркало отразило тонкое белое юношеское тело, острые ключицы и локти. Темные пятна сосков.

Он достал из шкафчика серебристую коробочку французской косметики, раскрыл и принялся грубо, резко, намеренно причиняя боль, размалевывать себе лицо…

– О, какие люди! Спасибо, что заглянули, – радушно сказал капитан Мельник Сэму Вайнтраубу и Васе Монастыревскому, появившимся на пороге его кабинета. – Присаживайтесь.

Друзья уселись на твердые канцелярские стулья, выжидающе уставились на хозяина. Вчера Мельник позвонил Сэму и попросил зайти – его и Василия Монастыревского. Не вызвал официально на допрос, как в прошлый раз, а попросил зайти, вдвоем с Васей. А Вася при чем, недоумевал Сэм, уверенный, что речь пойдет об убийствах. Но он ошибся.

– Тут у нас прошла информация, – начал капитан Мельник, глядя на них особым ментовским взглядом. – У вас из дома были украдены картины, так?

Сэм и Вася переглянулись.

– Информация? – повторил Вайнтрауб, растерявшись впервые в жизни. – Украдены… э-э-э… какие картины?

– Не понял, – удивился капитан. – Так украдены или нет?

– Какие картины? – повторил тупо Сэм.

– Художника Всеволода Рудницкого, – объяснил Мельник. Он переводил взгляд с Сэма на Васю.

– Откуда у вас такие сведения? – осторожно спросил Сэм.

– А что, не было кражи?

– Как вам сказать… – замялся Вайнтрауб. – Понимаете, у нас в доме творчества, в Посадовке… Мы Васин дом называем домом творчества, шутим вроде. У него там маленький такой домик около оврага. И у нас бывает много народу, и мы иногда… Одним словом, там проходной двор. Ну, иногда позволяем себе расслабиться. Художники – люди эмоциональные, сами знаете. И картин много, Васины, и этого… Рудницкого и всякие другие. Полно и на веранде – там у нас летняя студия, и в комнате. Если честно… – Сэм приложил руки к груди. – Если честно, я лично не заметил, чтобы что-нибудь пропало. А ты, Вася? – Тот качнул головой. – А что такое?

– Гражданин Калягин Дмитрий Арнольдович вам знаком?

– Калягин? – удивился Сэм. – Димыч? Конечно, знаком. Мы же учились вместе!

– Он бывал у вас в доме?

– Бывал и бывает. А при чем…

– А Басов Борис Андреевич тоже бывал? Гражданин Германии.

– Борьки не было! Борька у нас аристократ, – Сэм ухмыльнулся. – У него жена настоящая баронесса. Мы его и не звали никогда. А при чем тут Басов?

– Калягин утверждает, что передал две картины художника Всеволода Рудницкого начала двадцатого века… тут у меня записаны названия, – капитан Мельник покопался в бумажках, вытащил нужную. – Картины «Автопортрет» и «Розовая церковь» – гражданину Басову по его просьбе.

– Димыч унес наши картины и передал Борьке? – поразился Сэм. – Эта сволочь Басов попросил, и Димыч… украл? Продал? А откуда Борька узнал про картины?

– Нет. – Капитан Мельник вздохнул. – Передал безвозмездно, так сказать. Откуда узнал? Калягин сам ему рассказал, что видел у вас две картины этого забытого художника. А разрешите полюбопытствовать, откуда они у вас?

– Купили на базаре у старушки, – отмахнулся Сэм. – Картины никакой художественной ценности не представляют, так, курьез. Новые стили, направления: модерн, авангард, символизм тогда шли косяком – знаете, война, канун революции, все как с ума посходили, и в литературе, и в живописи. Никто и не слышал никогда про художника Всеволода Рудницкого – скорее всего, это обычный любитель, интересен как иллюстрация к эпохе… – Он с трудом заставил себя замолчать, главное – не суетиться, чтобы не вызвать подозрений. – Но… почему? – воскликнул он после паузы. – Почему Димыч вдруг спер картины? У своих друзей? Он же бывает у нас чуть ли не каждый день, как же он теперь будет в глаза нам смотреть? Мы же его считали другом, правда, Вася? А он… Ворюга! Позор! Да я его сейчас! – Сэм сжал кулаки, готовый вскочить и бежать. – И Борьку! Аристократ вшивый! Мы…