Анна Малышева - Любовь холоднее смерти

«И единственное, в чем никаких сомнений быть не может, так это в том, что убийца – Джаспер. – Лида сидела, глядя на полупустую страницу. – Дальше – белое пятно. Каждый, кто пытался дописать роман, дописывал его по-своему. Вот вам и задача – причем все персонажи уже введены, нужно обходиться тем, что есть. А если не все? Если должен был появиться кто-то еще, без кого разгадка немыслима? Тогда ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ никогда не будет раскрыта. Потому что можно составить бесконечное число вариантов на основе того, что уже известно, но нельзя выдумать за Диккенса новый персонаж. За такое голову надо отрубать».

«Да? – возразила она себе через минуту, слушая вой ветра за дрожащим стеклом и шум воды в батарее. – А чем собираешься заняться ты сама? Ищещь себе оправдания – да я только попробую, я ничего не испорчу, я люблю Диккенса, мне самой интересно, что и как случилось с Эдвином Друдом… Потому что, вне всяких сомнений, все прошло не так гладко, как задумал Джаспер, – иначе его бы никогда не изобличили. А его должны изобличить – Диккенс никогда не оставляет зло безнаказанным. Не в его это духе!»

Ее мысли незаметно тронулись в ином направлении. Девушка сидела, хмуро сдвинув брови, пожевывая нижнюю губу, и сердито смотрела на машинку с заправленным листом. «Джаспер поклялся найти и уничтожить того, кто убил племянника. Ну, Иуда… То есть себя самого? Его обязательно изобличат, и что тогда? Суд? Петля? Нет, он не таков, он не дастся. Это сильный, смелый характер. Я уверена, что развязка будет происходить в том склепе, где он спрятал племянника, – на месте преступления. Его изобличат, и он бросится бежать, поднимется на башню собора, куда уже ходил с Дёрдлсом… И бросится оттуда вниз, на камни. Как Клод Фролло в ‘‘Соборе Парижской Богоматери’’. Только того столкнули…»

– Господи, который час?!

Она так и подскочила, услышав голос мужа. Тот сидел в постели и испуганно смотрел на нее.

– Рано еще, спи, – шепотом ответила она.

– Ты работаешь?

– Думаю.

Алеша блаженно откинулся на подушку, полежал, глядя в потолок, а потом торжественно высказал пожелание своей супруге – не сойти с ума на почве «Эдвина Друда».

– И вообще, я уже начинаю тебя ревновать к этому парню, – заметил он. – Ты все время думаешь о нем.

Лида тихонько засмеялась:

– И совершенно напрасно ревнуешь! Знаешь, почему? Вы с ним немного похожи. То есть так я думала, пока ты не написал про зеркала и постоялые дворы. Эдвин бы до такого не додумался. Разве что после воскрешения?

Алеша что-то недовольно заворчал, пряча голову под одеялом.

– Что? – переспросила жена.

– Я говорю, – на свет показались растрепанные волосы и сонные глаза, – говорю, что Эдвин твой мне совсем не нравится. Если на то пошло, я больше симпатизирую его дяде.

– Джасперу? – изумилась она. – Ему-то за что?

И тут муж удивил ее второй раз за эту ночь. Алеша очень серьезно заявил, что тому по крайней мере было известно, что такое настоящая любовь.

– Роза дурочка, что не оценила его! Такие смазливые девчонки всегда влюбляются не в того, в кого нужно, – закончил он свою мысль и снова исчез.

Лида с минуту ждала продолжения, а потом погасила лампу и еще немного посидела в темноте, прежде чем вернуться в постель.

Не бывает ни надежно запертых дверей, ни вечных тайн. Их раскрытие – всегда только вопрос времени.

– Ты узнала насчет комнаты? – громким шепотом осведомилась Света.

Девушки сидели в конце аудитории, у окна. Это были их постоянные места, и хотя любой студент мог, теоретически, сесть где ему угодно, занимать чужое место было как-то не принято. На этой позиции подруги продержались четыре года и никому не собирались ее сдавать накануне выпуска. Место было очень удобным – можно открыто выспаться посреди лекции, спрятавшись за спинами сидящих впереди. Можно шептаться, читать посторонние книги, даже пить из-под парты пиво – что Света и проделывала неоднократно. Лида не любила этот напиток, но зато часто не высыпалась дома и потому тоже ценила заднюю парту.

– Комната есть, но она не сдается, – таким же шепотом ответила она.

– Ты точно узнала?

– Говорю тебе, хозяйка сдает только одну комнату.

– Жаль, – протянула Света, складывая на столе руки и устало опуская на них чернокудрую голову. – Я так на это рассчитывала!

– Не понимаю, чего ты хочешь? – Лида заговорила тише, чтобы не привлекать внимания преподавателя, который уже начинал нервно посматривать в их сторону.

Шла лекция по эстетике, и высокий, корректный мужчина с приятным, но странно застывшим лицом изъяснялся так витиевато и научно, что девушка не понимала ни слова. Она уже сдавала ему экзамены и хорошо знала, что его мягкая, доброжелательная манера вести лекцию не имеет ничего общего с той беспощадностью, с которой он принимал экзамены. Он помнил все – прогулы, разговоры на лекциях, глупые вопросы, бессмысленные взгляды… Поэтому сердить его Лиде вовсе не улыбалось.

– У тебя же есть своя комната, – еле слышно шептала Лида, не отводя взгляда от кафедры, усиленно изображая внимание и понимание. – Зачем что-то снимать?

– Ты и не поймешь, – отрывисто бросила Света и, опершись на сложенные под подбородком ладони, принялась поедать взглядом доцента.

Тот говорил так плавно и гладко, что поневоле наводил сонную одурь. «Будто по покойнику читает», – выразился один из студентов. Кто-то из студентов купил написанный им учебник по эстетике и, принеся в институт, убедительно доказал, что преподаватель слово в слово цитирует самого себя, не отклоняясь ни на одну запятую. Лекция равнялась главе с такой изумительной точностью, что высказали версию: этот человек – биоробот с магнитофонной записью внутри. После чего все разорились на покупку учебников и перестали писать конспекты. Теперь на лекциях по эстетике можно было видеть, как студенты отслеживают речь по печатному тексту и иногда восхищенно фыркают, пожимая плечами. Сам преподаватель, замечая это, начинал нервничать и зачастую сбивался. Это всех несказанно веселило.

– Интересно, как он говорит с женой? – неожиданно громко спросила Света, не отводя взгляда от кафедры. – Тоже по конспекту?

Преподаватель услышал и на миг запнулся, поднял глаза. Света улыбалась ему своей странной, нервной и будто выжидающей улыбкой. Потом скучающе отвела взгляд и опустила голову на парту, собираясь вздремнуть.

Через несколько минут Лиду тоже стало клонить ко сну, но она изо всех сил пыталась удержать глаза открытыми. Аудитория расплывалась, знакомые затылки превращались в смутные пятна, голос лектора то приближался, сверлом вонзаясь в уши, то замирал вдалеке. «Чего это я не пойму? – Она пыталась отвлечься, вырваться из туманной дымки. – Как я могу ее не понять, если и сама всеми силами пыталась вырваться из дома? Но москвичам, конечно, сложнее это сделать. Куда рвется провинциал? В Москву. Куда рвется москвич? Разве что в Америку. А уж бедному американцу и вовсе бежать некуда».