Марина Крамер - Жена самурая

Внезапно на мои руки легли огромные ладони, а затылком я уперлась в кого-то высокого. Откинув голову назад, я едва не завизжала – на меня сверху вниз, улыбаясь, смотрел муж.

– Все воюешь, малышка?

Я молча развернулась, отпустив многострадальную дубленку дяди Мони, и уткнулась лицом в Сашкину кожанку.

– Ну, что ты? Не надо расстраиваться. Все закончилось, я с тобой.

Сзади заскрипел снег – подошли папа и Бесо, и я услышала, как отец негромко говорит дяде Моне:

– Моня, ты в другой раз не испытывай мое терпение, оно ведь не того… не резиновое. Да и Сашка вон нервишки попортила.

– А что мог Моня? Что мог Моня, я тебя спрашиваю? Следователь приехал, какие-то бумажки тряс, расспросы вел. Моня должен был сказать – все, уважаемый, там Фима нервничает? Так Моня должен был сказать? – отбивался старый адвокат.

Я же, задрав голову, смотрела в лицо Акелы и не могла оторвать взгляда. Почему-то было ощущение, что мы не виделись вечность, и теперь я вспоминала, как он выглядит.

– Что, Аленька, небритый? Прости, сегодня не успел – с утра приехал следователь, – извиняющимся тоном проговорил муж, и я как будто только сейчас заметила щетину, росшую на его лице клочками из-за шрамов от ожогов.

– Ну, что ты… разве в этом дело? – Я подняла руку и провела ладонью по его щеке. – Я так соскучилась…

– И я, малышка. А где дочь? – оглядывая машины, спросил Сашка.

– У папы. Мы там все праздники провели.

Папа наконец устал ждать, пока зять соизволит оторваться от меня и решит поздороваться, и сам протянул руку:

– Ну, здоров, что ли. Как сам?

Сашка пожал протянутую руку, не выпуская меня:

– Спасибо, Фима, все хорошо. Обвинения сняли.

– Да уж в курсе я, что сняли. Теперь послушаешься меня? Вернетесь в поселок? С твоим добром вообще надо бункер иметь, чтоб дуракам неповадно было зариться!

– Мы подумаем, – серьезно ответил Акела.

Я про себя отметила, что муж явно много думал в СИЗО о будущей жизни. Папа несколько раз просил нас вернуться обратно в поселок, чтобы я и Соня находились поблизости и – чего уж скрывать – могли пользоваться его охраной, когда Акелы нет дома. Но Сашка упорно отказывался. Чувствую, что последние события заставили его основательно пересмотреть собственное решение жить в городе. А что? Машины есть, мы с ним точно так же можем ездить на работу, просто вставать нужно будет чуть раньше, но для нас обоих ранние подъемы проблемой не были. Соню можно будет точно так же возить в школу – по очереди, а забирать может кто-то из охранников, тот же Никита, например. Так что резон был, и мне уже казалось, что Акела практически согласен.

Дома нас ждал пир горой – Галя с самого утра наготовила столько всякой еды, что я застонала. Соня, вертевшаяся с ней в кухне, просмотрела момент, когда в доме появился Акела, а потому он сумел неслышно замереть в дверях, ожидая, когда девочка повернется. Она, вся в муке и сладкой начинке для ватрушек, развернулась на какой-то звук и увидела отца. Издав почти индейский крик, Соня сорвалась с табуретки и повисла на руках Акелы, пачкая того мукой и джемом.

– Папа! Папа вернулся! Папа вернулся!

– А ты чего это такая сладкая? – целуя ее в щеку, улыбнулся Акела.

– А это я тебе пирог стряпаю. С апельсиновым джемом! – гордо объявила дочь и повернулась к Гале: – Видишь, баба Галя, как хорошо, что мои родители любят кожановые вещи? Папа тоже за муку не ругает!

– Кожаные, Сонька, – поправила я, украдкой стянув из-под белого полотенца пирожок с капустой.

– Ой, мам! – отмахнулась она. – Ну, какая разница? Главное, что не пачкаются!

Мы рассмеялись, и Акела, подхватив Соню на руки, щелкнул ее пальцем по носу.

– Огэнки дэс ка? [13]– спросил он неожиданно, но Соня не растерялась.

– Сугой! [14]– громко заявила она, обнимая отца за шею.

– Сленг… – поморщился Акела, но по мелькнувшему в единственном глазу довольному выражению я заключила, что он не считает это ужасным, а скорее рад, что дочь знает и довольно свободную форму ответа на вопрос, чем та, что положена классическим каноном.

– Вагаооками [15], – прошептала я, с любовью глядя на мужа, и он, услышав, кивнул, как будто подтверждая – твой, мол.

– А по-русски все, не базарят в этом доме? – усмехнулся входящий в кухню Бесо, и я не удержалась от язвительного комментария:

– И это говорит человек, чей замусоренный словарь может служить объектом изучения для филологов! Мы хоть по-японски, а ты вообще по фене!

– Вай, Сашка! Уксус-девка! – захохотал Бесо, колыхаясь животом, и Сонька изумленно распахнула глаза:

– Деда Бес! Что у тебя в животе?

– Комок нервов, Сонечка, комок нервов! – продолжал хохотать он, осторожно подергивая визжащую от удовольствия Соню за ногу.

Я уже давно не была так спокойна и счастлива, как сегодня. Мы сидели за огромным накрытым столом, и папа был доволен жизнью – все его любимые люди оказались рядом, пир горой, все такое. Я же постоянно держалась под столом за колено мужа, словно боялась, что, стоит мне разжать пальцы, и он исчезнет. Я так настрадалась без него, что даже мысль о разлуке казалась мучительной.

Ночью, уложив спать Соню, мы выскользнули из дома и забрались на чердак – там когда-то у меня было тайное убежище. Обнявшись, мы сидели на старом диване, и я рассказывала мужу обо всем, что произошло со мной и с Ольгой за это время. Акела внимательно слушал и все крепче прижимал меня к себе.

– Аленька, какая же ты у меня сильная, – хрипло проговорил он, когда я замолчала. – Ведь это же ты меня вытащила.

– Саш, ну ты о чем говоришь-то? – укоризненно спросила я, заглядывая ему в лицо, на которое падал свет от фонаря, висевшего прямо над чердачным окном. – Для меня в жизни нет ничего более важного, чем ты и Соня. Я землю готова была грызть, чтобы доказать, что ты невиновен! Ведь я знаю, что ты никогда не смог бы – на безоружного с мечом.

– Знаешь, Аля, это самое важное, когда тебе верит близкий человек. Вот когда наоборот – это все, жизнь закончилась.

– Ты мой волк. Я всегда буду верить тебе. Я стану прежней, Саша, – такой, как ты хочешь. Это просто сейчас… ты не смотри, мне пришлось… – сбивчиво заговорила я. – Просто иначе я не смогла бы, не сумела…

– Аленька, ну, что ты говоришь! – перебил он ласково. – Я люблю тебя любую, это ведь совсем неважно, кимоно на тебе или кожанка и берцы. Я люблю в тебе другое, и ты это прекрасно знаешь. Я просто хотел как лучше, хотел, чтобы ты была женщиной… Но теперь понимаю – а мне не нужно, чтобы ты как-то менялась. Мне нужно, чтобы ты просто была . Была со мной. Ничто другое мне не важно.

…Я уже и забыла, какие у него нежные губы…

Алиса Власьевна, сунув своего любезного Маркиза – кота персидской породы – за пазуху потертого пальто, поправила на голове белую шаль-паутинку, поглубже натянула заношенную беличью шапку и вышла из квартиры. Снизу по лестнице поднималась Саша Сайгачева с дочкой. Алиса Власьевна испытала что-то вроде неловкости: все-таки это именно она разнесла по всему двору слухи о том, что их «японец» – жестокий кровавый убийца. Первым желанием было вернуться в квартиру, но дверь уже захлопнулась, а рыться в кармане и искать ключ – долго. Внезапно ситуацию спас старый Маркиз. Он вывернулся из рук старушки и рванул прямо под ноги маленькой Сони. Девочка, стремительно согнувшись, ловко поймала кота и взяла на руки.