Галина Романова - Чужая жена – потемки

Кроме любви, конечно. Родительской любви. Этого ей не хватало, и очень остро. Ну, и заботу свою о дочери они могли бы проявлять не так заезженно и обыденно, интересуясь лишь наличием у нее зонта и резиновых сапог.

И только однажды родители позволили себе на шаг отойти от этого протокола. Произошло это почти в самом начале ее трудовой деятельности. Она была измотана переездом, подавлена свалившимися на нее обязанностями ведущего специалиста. Страшно трусила, что не справится. И тут – этот звонок.

Звонила мать. Поздоровалась и, как обычно, начала про погоду, про ее с отцом болячки, про то, что он, невзирая на возраст, по-прежнему засматривается на молодых, а ей это совсем не нравится.

– А кому бы понравилось, так, Диночка? – спросила мать.

– Наверное, – осторожно заметила Дина, зная не понаслышке о ревнивом норове матери.

– Вот! И я о том же! Вчера он вызвался Зинке из соседнего подъезда хлеба из магазина принести. Говорю, с какой это стати? Он в ответ крысится. А у меня нервы не железные. У меня и возраст, и давление, и вообще…

– Ма, ты меня извини…

Дина посмотрела на разбросанные по квартире вещи. Только утром она разобрала коробки, ничего еще не успела разложить по полкам. Пиджаки, юбки, платья, вешалки, колготки – все валялось где попало. Все что-то постоянно ее отвлекало. То кран холодной воды в ванной оказался неисправным, и пришлось вызывать слесаря. То свет не горел в прихожей, и следом за слесарем пришел электрик, да еще и сотню с нее содрал. А завтра снова ей на работу, и опять – к девяти. А по вечерам она уже третий день подряд на службе задерживается, чтобы во все вникнуть. Когда ей вещи-то разобрать?

– А что такое? – сразу насторожилась мать, но насторожилась с явной обидой, что дочь не дала ей выговориться.

– Мне немного некогда. Только переехала, надо разбирать шмотки. Все разбросано.

– Да, милая, это так на тебя похоже, – проговорила мать с упреком, вместо того чтобы предложить свою помощь. – Организовывать что-либо ты никогда не могла… Да, кстати, давно хотела тебе сказать, я тут на днях видела маму Данилы Кузьмина, так вот, она мне такое рассказала…

– Мама! – Она даже не ожидала, что способна так пронзительно и так громко кричать. – Я не желаю слышать – никогда и ни при каких обстоятельствах – ни про Данилу Кузьмина, ни про его родителей! Эту тему мы закрыли много лет назад!

– Но я только… – мать попыталась было вставить слово.

– Все! Хватит! Пока! – не снижая оборотов, крикнула Дина и бросила трубку.

После этого она не созванивалась с родителями почти полгода. О состоянии их дел и здоровья узнавала у тетки. Подозревала, что тетка так же «сливает» информацию о ней ее родителям. Если, конечно же, они этим вообще интересовались.

Потом мать позвонила и как ни в чем не бывало вновь принялась интересоваться погодой, жаловаться на болячки, на цены в продовольственных магазинах, на грабительские тарифы и непутевого отца. Все встало на свои места. О Кузьмине она больше и не заикалась. Дина тоже о нем не спрашивала, стараясь все забыть, хотя нет-нет, но любопытство в ней и загоралось – а что же такого могла рассказать мать Данилы ее матери? Но Дина молчала. И старалась все-все забыть. Думала, что за давностью лет о ней никто не вспомнит, ни родители злого демона, ни он сам…

Не забыл! Мало того – разыскал ее каким-то образом, хотя она свое местонахождение ото всех скрывала, о нем знали лишь ее родители и тетка, а он и явился теперь – мстить.

– Зачем тебе все это? – кивком указала Дина на фотографии.

– Догадайся, – Кузьмин улыбнулся одними губами.

– Гадить станешь?

– Фу-у-у, слово-то какое неказистое, дылда! – хохотнул Кузьмин, слез с дивана, шагнул к ней. – Гадить! Что значит – гадить?! А ну-ка, глянь на меня!

Дина нехотя подняла на него глаза. Не посмотри она на парня добровольно, он непременно ее заставит это сделать, решила она, и потому послушалась. И вяло подумала, что ни природная его подлость, ни тюрьма Кузьмина ничуть не испортили – внешне.

Он был красивым, этот чудовищный, по сути своей, человек. Светлые волосы, которые раньше спадали на его воротник, теперь были подстрижены очень коротко и торчали ежиком. Темные глаза, непонятного, то ли зеленоватого, то ли коричневого оттенка, высокие скулы, жесткий рот, прямой нос с тонкими, аккуратными ноздрями, упрямый подбородок с едва угадывающейся ямочкой.

Нет, тюрьма не наложила на его внешность серого мрачного отпечатка. Он по-прежнему был крепок телом, мускулист, что свидетельствовало о его хорошем здоровье. И зубы все были белы и целы, их Кузьмин скалил без устали с тех пор, как в квартиру вошел. И даже морщинками за минувшее десятилетие он не обзавелся, и жиром не оброс.

– Глянула, и что?

Она снова удрученно опустила голову и тут же пожалела об этом. Жесткими пальцами Кузьмин ухватил ее за подбородок и с силой потянул его вверх. Кажется, у нее в позвоночнике даже что-то хрустнуло.

– Я не стану тебе гадить, дылда, – с прежней своей ядовитой улыбкой проговорил Данила, рассматривая ее лицо, сантиметр за сантиметром, будто примеривался, в какое место лучше всего вонзить жало. – Я стану тебя медленно уничтожать!

– Почему? – еле выдавила она, потому что челюсть ее оказалась сдавленной его большим и указательным пальцами.

– То есть? – не понял Кузьмин.

И впервые легкая тень растерянности засквозила в его непонятного цвета глазах.

– Почему медленно? Убей сразу!

– Обойдешься, – он грубо оттолкнул ее лицо, отошел на метр, стиснул большие ладони под мышками. Хмыкнул гадко: – Не мечтай только лишнего…

– О чем? – Она не поняла, растирая ладонями саднившие скулы.

– Ну… Придумаешь еще себе историю, где есть злодей и красавица, которая потом этого злодея станет соблазнять, и он падет, сраженный ее чарами! У нас с тобой такой истории не будет. У нас уже сложилась одна… и давно. Да и ты на красавицу не особо тянешь. Как была дылдой губастой, так ею и осталась. Смотрю, вещичек-то мужских у тебя нет. Что, так никто после Витеньки на тебя и не позарился?

Ее будто под дых ударили, весь воздух из груди выбив разом.

Нет, ее немного царапнула обида, когда он так неуважительно отозвался о ее внешности, которую многие считали модельной. Сослуживцы без стеснения цокали языками ей вслед, когда она проходила мимо. Но не до обид по такому поводу ей теперь…

Но когда он про Витю, у которого сам же отнял жизнь, да еще в такой мерзкой форме высказался, она просто забыла об осторожности. Одним стремительным рывком поднялась, подскочила к Кузьмину и с силой ударила его по щеке, забыв и о своем страхе, и о зависимости своей от него.

И зажмурилась, ожидая ответного удара. Сейчас, вот сейчас он непременно размажет ее по стене! Он не простит ей пощечины. Не простит, как не простил вообще ничего.