Нора Робертс - Очищение смертью

Прохладный воздух защекотал ее обнаженную кожу, глаза открылись.

Он вел ее, по-прежнему спиной, к террасе на крыше. Стеклянный купол был раскрыт навстречу ночи.

– Что…

Но Ева не успела договорить, Рорк опять овладел ее губами. Она буквально чувствовала, как ее мозги тают.

– Мы погуляли во дворе, поужинали на свежем воздухе. – Рорк прижал ее спиной к каменному парапету. – Будем считать это тройным голом.

Она просунула руку вниз между их телами и обнаружила, что он уже тверд.

– Что ж, я вижу, ты захватил свою хоккейную клюшку.

Рорк со смехом расстегнул ее лифчик – ее склонность к простым белым лифчикам хлопкового трикотажа неизменно возбуждала его – и первым долгом нащупал огромный бриллиант, его подарок, который Ева носила на цепочке и прятала от посторонних глаз.

– Чувствую, я должен ответить шуткой насчет твоей шайбы, но все, что мне приходит в голову, звучит слишком грубо.

Он провел руками по ее груди. Маленькие и упругие груди, а между ними сверкает бриллиант, его подарок. Он почувствовал, как страстно бьется ее сердце под гладкой кожей, почувствовал, как тепло распространяется под его ладонями. И хотя ее глаза были ясны, хотя в них по-прежнему светился задор, Рорк видел, что она взволнована не меньше, чем он сам.

Он перевернул ее и бережно опустил на край широкого мягкого шезлонга.

– Теперь ботинки, – сказал он, приподнимая ее ногу.

Ева откинулась на локтях, наблюдая, как он стаскивает с нее один ботинок, потом другой.

Она была обнажена до пояса. Ее кожа будто светилась в бледном сиянии луны, на лице играла легкая улыбка. Она была неотразима. Рорк сел рядом, снял туфли, потом повернулся к Еве, и их губы снова встретились, когда она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Она оседлала его и прижалась к нему всем телом.

Теперь Ева не погрузилась, а сознательно нырнула в наслаждение. В жар, в страсть, в чудо, которое они дарили друг другу. И в этот раз, как всегда, она испытала шок, оглушительное, захватывающее ощущение естественности происходящего. Она не ожидала, даже представить не могла, что с ней случится нечто подобное. Он. Принадлежит. Ей. Здесь. Сейчас. Этот великолепный рот, соблазнительный и требовательный одновременно, эти руки – такие искусные! – сводящие ее с ума. Да одно только его прикосновение – кожа к коже – такое знакомое, но все равно ошеломляющее…

Он любил ее, хотел ее, нуждался в ней так же отчаянно и страстно, как и она любила его, хотела его, нуждалась в нем. Чудо.

Он что-то прошептал ей на ухо. Сначала ее имя. Ева. Только Ева. Потом на гаэльском языке: a grha – моя любовь. Его любовь. Остального она не расслышала, потому что его руки направляли ее, как в танце, и ей ничего не оставалось, как подчиниться.

Его волшебные губы скользили по ее телу нежно и призывно, но потом его рот, жадный и жаждущий, втянул ее сосок, потом другой. А Ева испустила судорожный вздох, перешедший в тихий стон.

Всем на свете – вот чем была для него Ева. Даже в самых дерзких, самых тайных мечтах, когда он еще прятался в темных переулках Дублина, он не мог вообразить ничего подобного. Ничто из того, чем он владел, не могло сравниться с ней в своей драгоценности. Вкус и запах ее кожи в прохладном воздухе, при бледном свете луны пробуждал в нем жажду, которую – он это знал – ему не суждено было до конца утолить.

Он поднялся и поднял ее вместе с собой, чувствуя, что порог близок: ее рот буквально обезумел от поцелуев. Опять он прижал ее к каменному парапету, но на этот раз поставил на ноги и стянул с нее брюки. Она проделала то же самое с ним.

– Моя, – сказал он, схватив ее за бедра, и овладел ею.

Да, боже, да, это было правдой. Первый оргазм взорвался в ней. У нее все поплыло перед глазами, голова закружилась. Она была пьяна и ненасытна. Она обхватила его ногами, ее бедра ритмично двигались, отвечая на его отчаянные и столь же ритмичные удары.

Сзади ее кожу холодил камень парапета, спереди – сжигал жар Рорка. Он прижимался к ней, он глубоко проникал в нее, он брал и брал без меры и опять вознес ее на вершину.

Когда накал стал нестерпимым, когда ей показалось, что она вот-вот рухнет и утонет в этих неистово синих глазах, Ева крепко обхватила его торс ногами.

– Кончай со мной, со мной, со мной…

Радость вспыхнула, ослепительная, как бриллиант, и они рухнули вместе.

Ева не знала, согрешила или нет, но на следующее утро она проснулась чертовски хорошо отдохнувшей.

Возможно, именно поэтому в ее голову, в чистый, незамутненный разум пришла свежая мысль, пока она мылась под душем. Ева поиграла с этой мыслью, перейдя в сушильную кабину, прокрутила ее с разных сторон, пока теплый воздух обвевал ее тело. Она совсем забыла о халате, висевшем на двери, и вернулась в спальню в костюме Евы.

– Дорогая! – Рорк улыбнулся ей, сидя за столом с чашкой кофе и поглаживая растянувшегося у него на коленях кота. – Ты в моем любимом костюме.

– Вопрос. – Ева подошла к серванту и принялась рыться в ящике в поисках белья. Вдруг ее рука замерла. Она вытащила из ящика красный лифчик с блестками и с низкими чашечками. – А это откуда взялось?

– Гм. Бельевая фея? – предположил он.

– Я не могу надеть такую непристойность на работу. Господи, вдруг мне придется раздеваться?

– Ты права, в этом бюстгальтере ты будешь выглядеть несолидно, когда придется раздеваться на работе.

– Можешь не сомневаться, – проворчала Ева. Поскольку ей вообще частенько случалось обходиться без лифчика, она натянула футболку без рукавов – белую, практичную, без всяких украшений. Рорк наблюдал за ней.

– Так в чем вопрос?

– Что? Ах да, вопрос! – Ева надела такие же простые белые трусики.

Интересно, почему вид этого простого белья на ее теле волнует его не меньше, чем красные кружевные трусики или черный атласный лифчик?

– Вот если бы тебе пришлось на время уйти в подполье, допустим, даже на несколько лет, ты сказал бы близкому другу?

– А насколько я доверяю этому близкому другу?

– Да, это существенно. Ну, допустим, ты ему доверяешь. На все сто.

– Ну, если речь идет обо мне, это зависело бы от рисков и от того, что стоит на кону. Что со мной будет, если меня заставят всплыть раньше времени?

Размышляя над ответом, Ева ушла в гардеробную.

– Прикидываться другим человеком пять лет – это долгий срок, чертовски долгий срок. Подчеркнутые строчки в Библии наводят меня на мысль, что он собирался сбросить маску, когда настанет нужный момент. Продержаться пять лет и не вступить в контакт с другом, родственником, с кем-то, кому можно излить душу, вспомнить старые добрые времена – на это нужна железная воля. Если Нью-Йорк был родным домом для фальшивого отца Флореса, высоки шансы, что здесь до сих пор живут его друзья или родные.