Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни

Ханна в сорок лет почти не растеряла свою сексуальную алчность, что лишь подчеркивалось усталым выражением ее глаз. Ее рыжевато-каштановые, светло-янтарные волосы стали пепельно-светлыми (не без помощи самой Ханны), а блеклые впадины под выступающими скулами лишь усиливали эту ауру постоянного, хищного голода. Это сексуальный голод, думал Эдди, краем глаза поглядывая на Ханну, сидящую на пассажирском сиденье. Спустя какое-то время она подвела гигиенической помадой верхнюю губу, и это еще увеличило ее сексуальность. Матовый блеск ее верхней губы — а у Ханны еще была манера облизывать верхнюю губу кончиком языка — придавал ей какую-то животную притягательность, которая — против его воли и против его желания — возбуждала Эдди.

Эдди О'Хара никогда не испытывал сексуального влечения к Ханне Грант, не влекло его к ней и теперь, но чем меньше Ханна обращала внимания на свою внешность, тем соблазнительнее она выглядела. Она всегда была худой, с длинной талией, маленькими, налитыми грудями, а когда она давала поблажку своей лени, еще ярче проступало то в ней, чем (наконец-то) она стала гордиться меньше всего: Ханна родилась главным образом для того, чтобы быть с кем-нибудь в кровати, а потом с кем-то еще и еще, опять и опять. (В целом она представлялась Эдди сексуально устрашающей, особенно в промежутке между двумя любовниками.)

— Какой-то сраный нидерландский коп — ты себе это можешь представить? — спросила Ханна у Эдди.

Рут сказала им, что впервые увидела Харри на раздаче автографов, а позднее он представился ей в холле ее отеля. Ханна приходила в ярость оттого, что Рут нимало не волнует социальное положение Харри — отставной полицейский. (Рут акцентировала внимание на другом — на том, что Харри — читатель.) Он сорок лет пробыл копом в квартале красных фонарей, но Рут сказала только, что теперь он — ее коп.

— Интересно, какие именно отношения у такого типа могут быть со всеми этими шлюхами? — спросила Ханна у Эдди, который продолжал рулить в меру своих возможностей; он обнаружил, что не может противиться желанию время от времени поглядывать на Ханну. — Я ненавижу, когда Рут врет мне или когда не говорит всей правды, потому что она такая распрекрасная врунья, — сказала Ханна. — Ведь это ее профессия выдумывать всякое вранье, верно я говорю?

Эдди снова украдкой бросил на нее взгляд, но если она злилась, он предпочитал не прерывать ее; Эдди нравилось это зрелище — сердитая Ханна.

Ханна расслабилась на своем сиденье; ремень безопасности пролег между ее грудей и в то же время придавил правую, сплющил ее так, будто и не было. Снова бросив на нее взгляд, Эдди увидел, что на Ханне нет бюстгальтера. Она надела облегающий неяркий шелковистый свитер, поизносившийся на манжетах, с воротником-водолазкой, потерявшим эластичность (если только когда-то имел ее). Худоба Ханны подчеркивалась тем, как свободно сидела водолазка у нее на шее. Очертания ее левого соска были отчетливо видны в том месте, где ремень безопасности прижимал свитер к телу.

— Я никогда не слышал у Рут такого счастливого голоса, — с несчастным видом сказал Эдди.

Воспоминания о том, какая радость звучала в ее голосе, когда она разговаривала с ним по телефону, причинили ему такую боль, что он чуть не закрыл глаза, но вовремя вспомнил, что ведет машину. Для него перегоревшая охра мертвых и умирающих листьев была отвратительным напоминанием о том, что сезон зелени закончился. Неужели умирала и его любовь к Рут?

— Она так втрескалась в этого типа, что просто ой-ой-ой, — сказала Ханна. — Но что мы о нем знаем? И что о нем знает сама Рут?

— Может, он из этаких авантюристов-альфонсов? — предположил Эдди.

— Черт возьми! — воскликнула Ханна. — Ну конечно же! Откуда у копа могут взяться деньги, если только он не коррумпирован?

— И ему столько же лет, сколько Алану, — сказал Эдди.

Слыша счастливый голос Рут, Эдди почти убедил себя, что больше не влюблен в нее или что разлюбил ее. У него в голове все смешалось. Эдди на самом деле не смог разобраться в своих чувствах к Рут, пока не увидел ее с нидерландцем.

— Лично у меня никаких таких Харри никогда не было, — сказала Ханна. — Как-никак, но все же я держу планку на некотором уровне.

— Рут сказала, что Харри просто чудо как хорош с Грэмом, — возразил Эдди. — Не знаю, что уж она имела в виду.

Эдди понимал, что потерпел неудачу с Рут, не проявив достаточного внимания к Грэму. Он был крестным отцом Грэма чисто номинально. (С тех пор как он провел целый день с четырехлетней Рут — и, конечно же, именно из-за того, что в этот день он расстался с ее матерью, — Эдди в присутствии детей совершенно терялся.)

— Да Рут может соблазнить любой, кому «чудо как хорошо с Грэмом», — возразила Ханна, но Эдди сильно сомневался, что такая тактика могла принести успех, даже если бы ему удалось ее освоить.

— Насколько я понял, Харри научил Грэма пинать футбольный мяч, — предложил слабую похвалу Эдди.

— Американские дети должны учиться кидать мяч, — ответила Ханна. — Это только сраные европейцы пинают мяч.

— Рут сказала, что Харри прекрасно начитан, — напомнил ей Эдди.

— Я это слышала, — сказала Ханна. — Он что — писательский фанат? Она в ее возрасте уже не должна бы поддаваться на такие вещи!

«В ее возрасте?» — подумал Эдди О'Хара, который в пятьдесят три выглядел старше своих лет. Это частично объяснялось его высоким ростом — точнее, его осанкой: возникало впечатление, что он слегка горбится. А морщинки в уголках его глаз переходили в бледные впадины висков, и, хотя Эдди ничуть не облысел, волосы у него поседели. Еще немного — и Эдди станет седым как лунь.

Ханна бросила взгляд на Эдди, на его морщинки в уголках глаз, из-за которых казалось, что он постоянно щурится. Он не позволял себе толстеть, но худоба старила его. Его худоба была нервной, нездоровой. Он был похож на человека, который боится есть. А поскольку он еще и не пил, Эдди казался Ханне воплощением скуки.

И тем не менее она бы не возражала, если бы он время от времени делал ей авансы; тот факт, что он не увлекся ею, для Ханны был показателем его сексуальной апатии.

«Какой же я была дурой, воображая, что Эдди влюбился в Рут!» — думала теперь Ханна. Может, этот несчастный просто влюблен в старость. Сколько лет может продолжаться это его идиотское преклонение перед матерью Рут?

— Сколько теперь лет Марион? — словно ни с того ни с сего спросила Ханна.

— Семьдесят шесть, — ответил Эдди, которому даже не понадобилось вспоминать.

— Может, она умерла, — жестоко сказала Ханна.

— Конечно нет! — сказал Эдди со страстью, гораздо большей, чем он проявлял в разговорах на любые другие темы.