Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни

Марион не знала, что Рут уже переоборудовала второй этаж сарая, не знала Марион и того, что там умер Тед. Ей было известно лишь, что он покончил с собой в сарае, отравившись угарными газами; она всегда думала, что это случилось в машине, а не на этом треклятом сквош-корте.

Эти и другие мелкие детали занимали Эдди и Марион по пути к Рут; они свернули с Оушн-роуд в Бриджгемптоне в направлении Сагапонака и Сагг-Мейн-стрит. Был почти полдень, и солнце ласкало светлую и необыкновенно гладкую кожу Марион; она закрыла рукой глаза от солнца, и тогда Эдди протянул руку и опустил противосолнечный козырек. В правом ее глазу, словно маячок, горел ярко-желтый шестиугольник необъяснимого цвета; на солнце эта золотая точка превращала ее глаз из голубого в зеленый, и Эдди знал, что никогда больше не расстанется с ней.

— Пока не разлучит нас смерть, Марион, — сказал он.

— Я думала то же самое, — сказала ему Марион. Она положила свою истонченную левую руку на его правое бедро и держала ее там, пока Эдди поворачивал с Сагг-Мейн на Парсонадж-лейн.

— Господи боже мой! — воскликнула Марион. — Ты только посмотри, сколько здесь новых домов!

Многие дома вовсе не были такими уж «новыми», но Эдди мог себе представить, сколько так называемых новых домов было построено на Парсонадж-лейн после 1958 года. А когда Эдди остановил машину на подъездной дорожке у дома Рут, Марион была потрясена видом рослой бирючины; живая изгородь высилась за домом, окружала плавательный бассейн, который она не видела с дорожки, но предполагала, что он там.

— Этот ублюдок устроил там бассейн, да? — спросила она у Эдди.

— Вообще-то бассейн неплохой — без трамплина для прыжков.

— И конечно же, там есть и кабинка для уличного душа, — догадалась Марион. Рука ее дрожала на бедре Эдди.

— Все будет хорошо, — успокоил он ее. — Я люблю тебя, Марион.

Марион осталась на пассажирском сиденье, пока Эдди не открыл ей дверь, — она прочла все его книги и знала, что Эдди это нравится.

Красивый, но грубоватый на вид мужчина колол дрова у кухонной двери.

— Бог ты мой, он такой мощный, — сказала Марион, выходя из машины и беря Эдди под руку. — Это полицейский Рут? Как его зовут?

— Харри, — напомнил ей Эдди.

— Ах да — Харри. Что-то не очень нидерландское имя, но я постараюсь запомнить его. А как зовут мальчика? Это мой внук, а я никак имени его не могу запомнить! — воскликнула Марион.

— Его зовут Грэм, — сказал Эдди.

— Да, конечно, — Грэм.

На все еще точеном лице Марион, монументальном, как лица греко-римских статуй, застыло выражение бесконечной скорби. Эдди знал фотографию, которую, видимо, вспоминала Марион. Тимоти в четыре года в День благодарения за столом с остатками роскошного обеда, в руках он держит несъеденную индюшачью ножку, на которую смотрит с недоверием, сравнимым с подозрительностью, с какой Грэм взирал на презентацию жареной индейки, устроенную Харри всего четыре дня назад.

В невинном выражении лица Тимоти нет ничего, хотя бы отдаленно предвещающего его страшную смерть через каких-то одиннадцать лет, не говоря уже о том, что перед смертью Тимоти лишится ноги, и ногу эту обнаружит его мать, когда попытается поднять кед своего мертвого сына.

— Идем, Марион, — прошептал Эдди. — На улице холодно. Идем в дом и поздороваемся со всеми.

Эдди помахал нидерландцу, который тут же помахал ему в ответ. Харри задумался. Бывший полицейский, конечно, не мог узнать Марион, но он знал репутацию Эдди, его тягу к пожилым женщинам — Рут рассказывала ему об этом. И Харри читал все книги Эдди. Поэтому Харри неуверенно помахал и пожилой женщине, державшей Эдди под руку.

— Я привел покупателя на этот дом! — сказал ему Эдди. — Настоящего покупателя!

Это заставило бывшего сержанта Хукстру насторожиться. Он вбил топор в колоду, чтобы Грэм не смог порезаться о него, потом подобрал клин — у него тоже было острое лезвие, которое было опасно для Грэма. Кувалду он оставил лежать на земле — четырехлетний мальчик не смог бы даже приподнять ее.

Эдди и Марион уже входили в дом — они не стали дожидаться Харри.

— Привет! Это я! — выкрикнул Эдди из передней.

Марион смотрела на мастерскую Теда с возрожденным энтузиазмом, а точнее, с энтузиазмом, которого она в себе и не подозревала. Но внимание ее привлекли и голые стены передней; Эдди знал, что Марион, видимо, вспоминает все когда-то висевшие здесь фотографии. И еще Марион увидела картонные коробки, стоящие одна на другой, — так же, видимо, выглядел дом, когда она была здесь в последний раз в обществе своих грузчиков.

— Привет! — услышали они голос Рут из кухни.

Потом к ним в переднюю выбежал Грэм. Встреча с Грэмом, наверно, была нелегка для Марион, но Эдди, глядя на нее, подумал, что она хорошо держит, себя в руках.

— Ты, наверно, Грэм, — сказала Марион.

Мальчик робел с незнакомыми людьми — он отошел в сторону, чтобы между ним и Марион оказался Эдди, которого он знал.

— Это твоя бабушка, Грэм, — сказал мальчику Эдди.

Марион протянула руку, и Грэм пожал ее с преувеличенной формальностью. Эдди не сводил глаз с Марион — казалось, она с трудом сдерживает себя.

У Грэма, к сожалению, никогда не было бабушек или дедушек. Все, что он знал о бабушках и дедушках, было известно ему из книг, а в книгах все бабушки были очень старыми.

— Ты очень старая? — спросил мальчик у бабушки.

— О да, конечно я старая! — сказала ему Марион. — Мне семьдесят шесть.

— Знаешь что? — сказал ей Грэм. — Мне только четыре, но я уже вешу тридцать пять фунтов.

— Боже мой! — сказала Марион. — Когда-то я весила сто тридцать пять фунтов, но это было довольно давно. Я с тех пор немного похудела…

Парадная дверь за ними открылась, и на пороге появился вспотевший Харри, держа в руках клин. Эдди хотел было представить Марион вошедшему в дом Харри, но тут внезапно со стороны кухни в переднюю вошла Рут. Она только что вымыла волосы.

— Привет, — сказала Рут, кинув взгляд на Эдди. Потом она увидела свою мать.

Харри с порога парадной двери сказал:

— Это покупатель на дом. Настоящий покупатель. Но Рут его не слышала.

— Здравствуй, детка, — сказала Марион.

— Мамочка… — сумела только произнести Рут.

К Рут подбежал Грэм. В четыре года дети еще цепляются за ноги — Грэм уцепился за колени Рут, и она инстинктивно нагнулась, чтобы поднять его. Но все ее тело вдруг замерло — у нее просто не было сил поднять сына, и Рут остановилась, опершись рукой о маленькое плечо Грэма. Тыльной стороной другой руки она сделала вялую попытку отереть набежавшие на глаза слезы, но тут же оставила это безнадежное дело, и слезы ручьем полились из ее глаз. В дверях недвижно застыл нидерландец. Харри понимал, что лучше ему сейчас не двигаться.