Эмма Скотт - Однажды я выберу тебя

– Точно, – я чокнулся с ним кружкой.

В школе Даниэль, подобно мне, упорно скрывал свою истинную суть, хотя мы и подозревали друг друга. И поэтому никогда не заговаривали на данную тему и гуляли в разных компаниях. Мы боялись – если станем дружить, о гомосексуальности тут же узнают все остальные, поэтому и избегали друг друга, как чумы.

Но когда мне предложили работу в больнице Вирджинии Мейсон, он оказался единственным – помимо родителей – кого я знал в Сиэтле. Я написал ему в «Фейсбук», потом мы созвонились, и я поведал всю свою постыдную историю. Связь между нами возникла – или возобновилась – мгновенно. В тот день, когда он забрал меня в аэропорту Си-Так, я словно встретился с давно потерянным братом.

Даниэль поделился со мной домом и друзьями, и я воспринял это как знак, что не ошибся, вернувшись в Сиэтл. Я не думал, что работа сломит меня, но теперь и там наметились улучшения.

– Так как дела с родителями? – спросил Даниэль.

– Потихоньку. Мама все время «откладывает» обед со мной. Но прежде чем я встречусь с папой, нужно решить все с ней.

Даниэль покачал головой.

– А как на сексуальном фронте? Пылкие врачи, что будут ужасно скучать, если ты уйдешь?

– Нет. К тому же, прежде чем связываться с кем-либо, мне нужно поработать над собой. И никаких интрижек, – отрезал я, когда Даниэль попытался что-то сказать.

Он состроил гримасу.

– Очень жаль. Ты в отличных условиях. «Эй, пылкий доктор, я ухожу. И кто знает, когда мы увидимся снова. О, смотрите! Этот рентгеновский кабинет, кажется, пустует…»

– Рентгеновский кабинет? – рассмеялся я, потом мысленно заменил пылкого доктора модным Унабомбером и чуть не подавился кофе.

– Не имеет значения где, – произнес Даниэль. – Главное – с кем.

– Ни с кем, – отрезал я. – И так забот хватает. Нужно наладить отношения с родителями.

– Если передумаешь, есть выбор. Чарли считает тебя горячим парнем, и он прав. В тебе есть нечто темное, потаенная сексуальность, как у Джеймса Дина [6]с его мотоциклом.

Я закатил глаза.

– Да у меня даже нет мотоцикла.

– Нет, но ты найдешь, чем его заменить.

Я рассмеялся и отхлебнул кофе.

– А ты не опоздаешь на работу?

Он драматически вздохнул.

– Да, пойду и дам тебе поспать. Спокойной ночи. Надеюсь, тебе позвонят.

– Спасибо. Я тоже.

Даниэль ушел, а я рухнул на диван. Мысль о работе на Марша снова накрыла теплым одеялом облегчения, отгородив от чувства вины, ведь я уже оставил отделение «Скорой помощи». Потому что поклялся избавиться еще от одной старой привычки – больше никогда не лгать себе. Если я продолжу работать в больнице, выгорание неизбежно. Ни к чему стремиться быть хорошим в чьих-то глазах. После того как я столько лет провел на улице, самой главной для меня стала собственная безопасность.

– Мама, папа, и вас это тоже касается, – пробормотал я пустой квартире.

Мне отчаянно хотелось восстановить все, что между нами сломалось. Но я провел последние семь лет либо в вызванном наркотиками аду, либо пытаясь из него выбраться. И не позволю вновь столкнуть меня на длинный путь вниз, ведущий лишь к стыду и отвращению к себе.

Усталость поборола выпитый утром кофе, и глаза начали закрываться. Казалось, всего минуту спустя раздался телефонный звонок. Затуманенным взором я взглянул на незнакомый номер.

– Алло, Макс у телефона.

– Макс Кауфман? Это доктор Арчи Уэбб.

Будильник прозвенел в пять утра. Но я проснулся раньше.

За огромными окнами спальни висело унылое серое утро. Я отбросил простыни из египетского хлопка [7]и прошелся по комнате. Выдержанная в современном стиле, почти без мебели, она напоминала пятизвездочный номер в отеле. Камин уже остыл.

В огромном стенном шкафу практически не было одежды. Я не жил здесь, предпочитая собственный пентхаус в городе. Но заболел отец, и я вернулся домой, чтобы помочь ему справиться с проблемой. Как только он придет в норму, я уеду.

Я надел костюм для тренировок и зашагал по верхним этажам восточного крыла. Обутый в кроссовки, я двигался практически бесшумно. По длинной изогнутой лестнице спустился из восточного крыла в отделанное мрамором фойе. Точно такая же лестница вела и из западного крыла.

В кухне Рамона с помощниками готовили завтрак.

– Доброе утро, мистер Сайлас, – проговорила она. – Фрукты, яйца, кофе, как обычно? Колбасу или бекон?

– Бекон, – бросил я на ходу. – В семь, ко мне в комнату.

– Как скажете.

Я прошел через кухню для слуг, гостиную для приемов, столовую и семейную залу, такую же холодную и неуютную, как и та, в которой принимали гостей. Разве что здесь в углу стояло небольшое пианино. И спустился в подвал, переоборудованный в зал для отдыха и тренировок.

Я поднял гантели пятьдесят раз каждой рукой, выполнил полсотни приседаний со штангой на плечах, триста скручиваний с набивным мячом и пробежал пять миль на беговой дорожке. В половине седьмого утра я вернулся в комнату, чтобы побриться и принять душ.

Пока пар от льющейся воды заполнял похожую на пещеру ванную комнату, я взялся за бритву. Провел лезвием по подбородку, машинально взглянул в висевшее на стене зеркало.

И увидел застывшую маску.

Твердый, как лед, взгляд голубых глаз. Стрижка за две сотни долларов на светлых волосах – коротко с боков, а наверху длиннее, так что одна прядь постоянно падала на лоб. Модный загар. Широкий рот. Квадратная челюсть. Длинный прямой нос.

Воспоминания закружились вокруг меня, эхом отдаваясь в ушах.

– Какой красавчик! Взгляни на это лицо. Но для кого оно? Не отрицай, ты ведь бабник. Так зачем пытаться спорить с природой. Плевать в лицо Господу за все его дары. Такой наследственностью стоит поделиться. Раскидать свое семя. Вложить его в женское лоно и позволить прорасти. Воплотиться в сыновьях. Потомках. Ты ведь не хочешь свернуть с намеченного природой пути? Конечно же нет. Поэтому ты здесь. Чтобы вправить мозги. А теперь бери инструмент, красавчик, и возвращайся к работе.

Я вырвался из объятий прошлого, почти ожидая увидеть, как дыхание клубится паром в ледяном воздухе Аляски. Вместо леса, полного заснеженных зеленых деревьев, я оказался в ванной комнате, отделанной дорогой плиткой и хромом. И в дрожащих руках держал бритву, а не топор. Не было кричащего мне в лицо тренера Брауна. Лишь смотрело из зеркала собственное отражение.

«Черт возьми».

Я втянул носом воздух, и страх скрылся в глубине голубых глаз.