Елена Свительская - Ветер моих фантазий. Книга 2

Помимо упаковок от еды номер временами зарастал бесчисленным множеством смятых листов или рисунков. Карандаши, маркеры, даже палитра в двадцать четыре акварельных краски, альбомы, резинки, линейки, стаканы одноразовые с разноцветной водой, ещё плескавшейся или уже высохшей, оставив матовый слой краски на дне и части стенок… чем эти двое занимают свободное время, было сразу понятно.

Правда, я никак не могла понять, мог ли Ки Ра оказаться тем самым Бездушным, молодым художником, набирающим популярность в Дальней Азии?..

Потому что у Бездушного был уже более-менее сложившийся стиль, чёрно-белые картины, иногда с кровавыми примесями, мрачноватые. А эти два любителя рисования, вдруг нашедшие рай на земле, объединённые взаимной любовью к живописи, постоянно скупали и использовали разные материалы, пробовали разные техники. Плодили разные цветовые гаммы: ахроматическое сочетание цветов, родственные цвета, контрастные, оттенки цветов в схожей цветовой гамме – тёплые, холодные, нежные, броские, безумные, пёстрые, едва заметные, кажется, с любимой японцами блёклостью цветов… вон, у них даже в дорамах, если приглядеться, плёнка будто тускловатая, отчего и пейзажи, и костюмы актёров блёклых, спокойных обычно оттенков. Не то, что кадры корейских дорам, с сочным буйством цветов и оттенков! Ох, чего там только нам не попадалось меж их завалов! Которые, к счастью, нам не запрещали осматривать и складывать в стопочки. Манга, анимэшные зарисовки, полотна как у импрессионистов, пародии или подделки в стиле Ван Гога, сюрреализм, Венера, выступающая из пены морской – хотя и отчётливо азиатской внешности и умеренно пышной фигуры… короче, этих двоих понесло. И серьёзно. Номер Акиры превратился в кладовые едва ли не Эрмитажа.

Мы с Лерой на всякий случай повадились их навещать по вечерам – и таскать еды. Чтоб они там вдруг с голода не загнулись, увлечённые. Сухим пайком и сосисками нас снабжал Виталий, единственный работающий из нашего старого состава чудиков и оторванных от мира сего. Но, впрочем, эти двое художников отжигали и улетали в миры иные не хуже нашего. Кажется, все творцы искусства одинаковые. Ну, хотя бы временами страдающие схожим приступом безумия, который называется вдохновением.

Парни, кстати, ощутимо похудели и побледнели. Особенно, к концу первой недели. Но глаза у обоих были счастливые, частенько – в обрамлении разноцветного макияжа сочной гуаши, нежных акварельных разводов или нежных росчерков сухой пастели. Руки не менее заляпанные. Или более.

Хотя как-то мы обнаружили сонного корейца, которому явно намеренно маркером чёрным глазки анимэшные открытые нарисовали сверху на веках. Было заметно, когда он носом клевал. Ага, и усы кошачьи – три слева, четыре справа. И нос собачий вроде, но не полностью дорисованный. Впрочем, Акира был живой, хотя и взлохмаченный выше обычного. Всё-таки, он почти всегда был причёсанный и в одежде выглаженной. На следующее утро мы обнаружили уже нашего японца с няшной пухлой курочкой синего цвета, нарисованной на правой щеке. Значит, наш кореец отыгрался. И вообще, у них там взаимная любовь. К рисованию.

На восьмой день после подвига Ки Ра, совмещённого с масштабной акцией стриптиза… хотя в новостях его торс и ноги до колен усиленно затемнили, так что сразу и не поймёшь, в каком состоянии подвиг спасения был совершён.

Короче, на восьмой день наблюдения за чужим творческим безумием, мои заплутавшие где-то музы, никак изменявшие мне с моими новыми друзьями, наконец-то вернулись ко мне. И меня прорвало…

Город, залитый солнечным светом, напоминал россыпь диковинных кристаллов, из родительской коробки. Будто отец наконец-то залез к верхней кладовой, вытащил тот самый, заветный, нераспечатанный ящик, подошёл к рабочему столу и высыпал его содержимое – разноцветные кристаллы всевозможных форм и составов – на блестящую поверхность стола. И под ярким светом ламп они заблестели разными гранями. И те из них, что просвечивали, явили скрытую свою глубину. Она завораживала… в неё можно было вглядываться вечно…

– Красиво, правда? – восторженно спросил Кристанран.

Впрочем, если по правде, не вид родного города со стороны гор так взволновал и восхитил его, а возможность в первый раз поделиться с кем-то этим видом, этой красотой. Дарить красоту другим порою ещё более приятно, чем наслаждаться ею одному. А Кри Та Ран этого пейзажа пока ещё не видел.

Мальчики какое-то время молча любовались городом. Точнее, любовался Кристанран. А Кри Та Ран только изображал интерес. Ведь кианины сами не испытывают никаких чувств. Только притворяются. Хотя было что-то странное между этими двумя. И кианин вот уже два месяца упорно пытался понять, что же это за ощущения были у него тогда, когда он впервые увидел названного брата, когда тот очнулся в первый и второй раз? Пытался понять и не понимал. И та боль внутри…

Теперь дядя и тётя Кристанрана жили вместе с детьми, создавая ощущение семьи. Даже в том же самом доме, где их племянник родился и рос, к которому он уже привык, чтобы не волновать его ещё больше сменой обстановки и переездом на другую планету.

И, кстати, как учёные, Каньян и Хритар получили себе крайне неудобное место жительства, многолюдное, сложное для полётов и использования излучения, с ограниченным местным управлением составом искусственных и природных веществ, которые допустимо хранить дома – поэтому, собственно, родители Криса так часто пребывали в лабораториях и космических исследовательских станциях вне дома.

Но племянник и без того домашний ребёнок, к чему его ещё тащить на малоосвоенную колониями планету, где основными собеседниками у него будут роботы и кианины?

Словом, пара учёных временно перебралась жить обратно к людям.

И в чём-то даже искреннее старались вести себя, как одна небольшая, но дружная семья. Чтобы отогреть сердце племянника, пережившего трагедию в таком юном возрасте. Он, сын тех, кто не занят был какими-то особо опасными разработками, кто не участвовал ни в дальних экспедициях, ни в битвах с иными цивилизациями, однако же был тем несчастным ребёнком, кто родителей потерял. Один из малочисленных сирот среди сверстников.

Каньян посодействовала, чтобы мальчиков приняли в особую школу, где училось много людей, да и преподаватели были преимущественно люди. Отвергла популярную идею с заменой школьного обучения вживлением особого имплантата, хранителя серьёзной базы данных. Да, сложно и нудно выучивать большие объёмы информации самостоятельно, пытаясь вбить их в собственную память. Тем более, что в том заведении не практиковали доверие выбора предметов самим ученикам. Что велели учить, то и учи.