Наталья Струтинская - Биография неизвестного

– Твой отец – умный человек, – сказала Жанна, взглянув на меня. – Но мне кажется, что он слишком наивен.

– Что ты хочешь сказать? – вскинула брови я.

– Я, конечно, не очень разбираюсь в науке и в том, как здесь все устроено, – покачала головой Жанна, убирая за ухо прядь пепельных волос. – И я не хочу никого обидеть, но все же стоит посмотреть правде в глаза. Вряд ли у него что-то получится. Они все смотрели на него как на забавную обезьянку, которая сама вызвалась потешить публику. Не пойми меня неправильно, но, на мой взгляд, то, чем он занимается, – пустая трата времени. Кому сейчас интересны какие-то минералы? Только если ученым, которые исключительно ими и занимаются. Вот если бы он открыл новый вид вымерших динозавров, он бы точно вошел в историю. А так… – Жанна бросила взгляд на моего отца. – Просто как-то жаль его.

– А ты не жалей, – холодным тоном произнесла я. – У него все получится, я в этом уверена.

– Все может быть, – безразлично пожала плечами Жанна, и на ее симпатичном личике промелькнула ледяная улыбка.

В тот момент я поняла, почему наше с ней общение не превышало двенадцати секунд, – с первой нашей встречи я испытывала к ней отторжение. Жанна на каком-то подсознательном уровне была мне неприятна. Она не вызывала во мне ровным счетом ничего, мне лишь невольно хотелось обойти ее десятой дорогой. Что нашел в ней мой умный и красивый брат?

Скоро к нам подошли мама и Боря, неся в руках подносы с кофейными чашками и пирожными. Следом за ними появился и отец, заметно воодушевившийся. При их появлении на лице Жанны мгновенно появилась широкая улыбка.

Мы просидели в кафе около получаса, обсуждая выступление отца и возможные последствия его обращения к прессе. Жанна почти все время прижималась к Борису, который, казалось, не замечал этого и продолжал вести с отцом дискуссию относительно исхода событий.

Вечером Борис вернулся довольно поздно – после лекции он еще некоторое время гулял с Жанной по Москве, а потом провожал ее на предпоследнюю в область электричку. Когда входная дверь квартиры хлопнула, я отложила в сторону свежий номер глянцевого журнала, поднялась с постели и вышла в коридор. Боря стягивал с ног ботинки, опершись ладонями обеих рук на стену.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки.

– Давай чуть позже? – спросил Боря. Не раздевшись, он прошел мимо меня на кухню. – Я дико устал и очень хочу есть.

Я последовала за братом. Было начало первого ночи. Мама давно спала, а отец весь вечер не покидал своего кабинета.

Боря открыл холодильник, вытащил из него сковороду с жареной курицей и, не имея намерения разогреть ее, поставил на стол. Я опустилась на стул, наблюдая, как брат наливает из графина морс, берет из хлебницы небольшой ломтик хлеба и садится за стол, жадно принимаясь за еду. Откусив большой кусок курицы, не отрывая своего взгляда от сковороды, он стянул с себя куртку, откинул ее на спинку стула, после чего снова склонился над сковородой.

– Рассказывай, – промычал Боря с набитым ртом.

Глядя на брата, живого, счастливого, с горящими глазами и хорошим аппетитом, вся моя решимость поговорить с ним о Жанне медленно испарялась. Может быть, не нужно лезть в чужие отношения и доказывать слепому сердцу яркость незримых красок? Быть может, я и вовсе ошиблась в Жанне и совсем не правильно ее поняла? От того, что человек плохо воспитан, в нем не рождаются подлость и злоба. А в тот вечер, когда я сидела перед братом, когда гнев и растерянность уступили место усталости, мне казалось, что именно дурное воспитание подруги брата заставило ее произнести те кольнувшие меня слова про отца. В тот момент, когда Боря оторвал свой взгляд от сковороды и выжидательно посмотрел на меня, я решила отложить разговор о Жанне до времен, когда ее характер будет более понятен мне.

– Я беспокоюсь о папе, – сказала я, поднимая ноги на стул и кладя подбородок на коленки. – Он весь вечер не выходил из кабинета.

Боря дожевал остатки курицы и отодвинул сковороду от себя.

– Все как-нибудь решится, – сказал он. – Я уже говорил ему, что еще рано делать какие-то выводы. Ему не был дан отказ…

– Но и согласия он не получал, – произнесла я. – Ты видел реакцию совета?

– Это удивление, испуг, – повел рукой Боря. – Все что угодно, но не реакция. Реакция будет завтра. – Брат внимательно посмотрел на меня. – Помнишь апрель десятого? Он тогда был уверен, что его сократят. Но ничего не случилось, даже более того – он стал деканом. – На лице Бори внезапно промелькнула улыбка, а взгляд стал мягким, почти ласковым. – Пойдем спать, – сказал он. – Завтра будет завтра.

Осень пахнет яблоками и листвой. Горят костры деревьев, треща искрами ветвей. Горит земля, укрытая сухими листьями, источающими живое пламя цвета. Колеблется оно под ногами, разлетаясь в густом облаке ветра, разносящего трепетное шелестение уже покинувшей его жизни.

Как и всякое время года, осень можно разглядеть лишь за городом, где воздух впитал в себя всю полноту ароматов леса, где земля выдыхает клубы туманов, готовясь к зиме. В городе же круглый год царит межсезонье.

В моей душе в ту пору подстать осенней многоликости и бесцветности господствовала двусмысленность. Многоликость событий, происходивших в моей жизни, рождала в моем сердце противоречие, мучившее меня, а двоякость в расстановке запятых приводила меня в смятение.

Чувства, которые на протяжении двух с половиной месяцев все больше возрастали во мне, наполняя меня до краев, внезапно замерли, как замирает отступившее море, прежде чем бросить на сушу разрушающей силы волну. Так замирает зверек, загнанный в угол и в ожидании удара смотрящий на руку, которую занесли над ним.

Что есть страшнее удара в самое сердце? Лишь только небольшой надрез там, где живет совесть. Но я пока не знала мук совести, а потому мне казалось, что ничто не может болеть сильнее, чем тронутое любовью сердце.

Сомнение – вот что еще питало во мне надежду. Сомнение, как ядовитый эликсир, снимало ноющую боль в груди, позволяя иногда дышать и видеть. Но более всего остального мне хотелось завязать себе глаза.

Это случилось в один из обеденных перерывов, которые мы с Альбиной проводили в ресторанчике, непринужденно болтая о всяческих пустяках. Альбина больше не делала попыток пригласить пообедать с нами Федора, а только время от времени, проходя мимо него, задевала его какой-нибудь едва слышанной мною фразой, на которую он только улыбался. Улыбалась и я, будто зная, о чем они говорят, и чувствуя себя при этом пятым колесом в телеге. Я молча наблюдала за их игрой, будто все это мне только снилось. Альбина вела себя так, будто все было само собой разумеющимся, не считая нужным что-либо мне рассказать. А я ее ни о чем не спрашивала. Так было до того злополучного обеда, во время которого я увидела в ее телефоне сообщение от Федора.