Оливия Лейк - Нам нельзя

– Эрик, положить тебе еще салат? Мясо?

Мама прямо старалась.

– Благодарю, не стоит, – и демонстративно отложил приборы, хотя тарелка наполовину полная. Вот поганец! Да, грудинка жестковата и что?

– Кайла? – мама посмотрела на меня с надеждой, словно я круг, который должен броситься навстречу утопающему.

– Угу, – выдала десятое за вечер. Плакали мои планы ускользнуть из-за стола поскорее, но маму не брошу, буду давиться, но все съем!

– Так что там у тебя с квартирой? – поинтересовался Дэвид. Он, кстати, тоже ел, не щадя желудка.

– Руки только дошли до ремонта.

Ага, чьи интересно руки? Не его точно!

– Полгодика поживу здесь.

Кусок грудинки в горле застрял, и я закашлялась, выплюнув остатки. Но мне вообще плевать. Меня другое волновало. Сколько-сколько этот индюк высокомерный будет здесь жить?! Полгода?! Меня настолько ошеломило его заявление, что я даже оставила без комментариев брезгливую физиономию. Подумаешь, пару кусочков вылетело изо рта, дело-то семейное!

– Мы через неделю уезжаем, – напомнил Дэвид, когда меня отпустило, и строго посмотрел на нас обоих. Я что? Я ничего. Это все он, Эрик! – Нам волноваться на ваш счет?

– Да пусть себе живет, мне-то что, – равнодушно бросил, не взглянув на меня даже. Да и сказал так, будто я гость в этом доме. Да, это теорема, которую не нужно доказывать: мы (или только я) для него гости, временные жильцы, а Эрик – хозяин.

– Спасибо, мам, – я отложила салфетку и поднялась. – Мне нужно бежать: Марсия ждет.

Хватит с меня. Нужно проветриться и подумать, как жить с надменным сводным индюком (братом он так мне и не стал) на одной площади!

Через полчаса я, собранная и готовая провести пятничный вечер вне стен отчего дома, выпорхнула из спальни и практически нос к носу столкнулась с Эриком. Я уже и забыла, что его спальня наискосок от моей.

Скривилась всего на долю секунды и тут же надела самый непробиваемый покер фейс. Нам полгода на одной территории существовать – пора начинать тренироваться не замечать друг друга.

Я практически прошла мимо, но куда там! Эрик схватил меня за локоть и притянул к себе.

– Пока я буду здесь, ты не отсвечиваешь, поняла? – процедил сквозь зубы, не глядя на меня. Неужели думает, что меня до сих пор можно напугать рычанием в голосе? Я и сама покусать могу! Для начала вырвала локоть и медово сказала:

– Послушай, дорогой брат, – даже руку на его плечо положила. Эрик взглянул так, будто сейчас сломает, – если ты думаешь, что мне есть до тебя дело, то ошибаешься. Живи себе, ради бога, – и пошла дальше.

– Я тебя предупредил, – бросил в спину.

Я обернулась. Хотела показать ему средний палец, но вместо этого послала воздушный поцелуй. Уверена, Эрика это взбесит похлеще любых оскорблений. Я больше не боюсь, не робею и не злюсь. Только равнодушие. Нет, РАВНОДУШИЕ! Большими буквами.

Так и есть. Эрик аж зубами клацнул от досады.

– Сучка, – одними губами прошептал, потому что по лестнице поднимался Дэвид.

– Гав-гав! – не выдержала я. Вот мы все и решили. По-семейному!

Эрик

Вот зараза! А были времена, когда дышать в мою сторону боялась. Хорошие времена, жаль, закончились. Сейчас у Кайлы вместо языка колючки, а в глазах огонь-пожар просто. Она не прячет их больше, не смущается нашего маленького секрета. Лучше бы продолжала бояться. Сучка-колючка.

– Хм, а ей подходит, – проговорил вслух.

Я зашел в спальню и рухнул на кровать. Рабочие коробки так и остались нераспакованными. Завтра, все завтра. Сегодня буду прокрастинировать и думать, как докатился до такой жизни. Мне так хреново в этом доме. Уже три года хреново. До этого тоже не сахар было: после аварии принять мачеху казалось невозможным, но стерпится-стерпится, как говорится. А потом ну вообще звездец. Я даже помню, когда меня начало корежить и ломать. День икс. Когда заметил Ее. Мелкую, нескладную, рыжую сводную малявку. Никогда не считал ее сестрой! НИКОГДА. Как бы я хотел забыть тот день. Хотел, чтобы не было его, но нет. Это как смотреть на зашифрованную картинку и среди хаоса наконец начинают проглядываться очертания корабля. Потом сколько ни жмурься, ни отворачивайся: один взгляд, и видишь его – корабль. И нельзя его развидеть. Нельзя!

Лето, солнце, океан. Я приехал в Монтерей. Мы с Картером тусили ночи напролет: бухали, курили, таскались по телкам, ночь пили большими глотками. Через две недели беспробудного прожигания жизни моя совесть надавала подзатыльников – решено было навестить предков: отца и Риччи. Лучше бы я оставался в загуле…

– Смотри, какой экземпляр, – бросил, притормаживая на светофоре. Нужно пьяного Картера (мы не просыхали, наверное, дня четыре) сдать на руки предкам, а потом в дом родной наведаться. Отец просил приехать. Да и соскучился я немного.

– Где? – Картер даже очки опустил, но глаза один хрен в кучу.

– Вон, на роликах. Рыжая.

Я засмотрелся даже: ноги длинные, ровные и стройные, шортики короткие, едва крепкую задницу прикрывают. Но самое главное – волосы. Густые, пушистые. Мягкие, наверное. Меня в последнее время на рыжих поперло.

Сзади сигналить начали – бля, зеленый давно загорелся. Я сорвался с места. Красотка на своих роликах до перекрестка доехала уже. Остановлюсь и дам свой номер: она позвонит. Телки мне всегда сами звонят. И на лицо ее неплохо было бы посмотреть. И сиськи тоже.

Я прижался к тротуару: хотел окликнуть, когда она повернулась. Зачетная девочка. Глаза большие, губы пухлые, молоденькая правда совсем. И еще знакомая какая-то. Не пойму, где видел ее.

– Так это же твоя сестра! – наконец прозрел Картер. – Малявка Кайла, хотя… – он глазомером в нее стрельнул. – Жопа у нее вполне взрослая.

– Заткнись! – психанул я. Причем не на него, а на самого себя. Круто дал руля, вписываясь в поворот, с заездом на тротуар. Я подрезал Кайлу. Видел, как растянулась на асфальте. Зараза мелкая. Хотя ничерта не мелкая уже!

Домой она приехала с разбитыми коленками. А нехер без защиты ездить! И шлюховские шорты тоже нехер носить! Семнадцать лет, а задницей крутит, как местная давалка!

В тот день закончился мой покой. Я даже сейчас помнил, как Кайла зыркнула на меня. Поняла ведь, что я был за рулем, знала мою машину. Но ничего не сказала. Не пожаловалась отцу или маман своей. Она вообще никогда не жаловалась: ни на меня (а было за что), ни вообще. Мы ругались, пакостили и ненавидели друг друга, не привлекая взрослых. Это была наша война: горячая, потом холодная. Я даже уважал ее за то, что так стойко отбивалась от моих нападок, пока мне не пришлось сражаться с моментально распространившемся во мне пожаром. Я больше не мог смотреть на Кайлу, как на малявку, инородный элемент в моем доме, который совсем ни к месту, но так и быть – пусть будет. Я мог смириться с мачехой и довеском, который она привела, но не мог принять, что эта рыжая девчонка начала вызывать во мне какие-то абсолютно противоречивые чувства.