Валерий Дашевский - Вернувшийся в Дамаск

Первые годы дались мне не просто. Жизнь разложилась на обязанности и мое собственное житье-бытье. Израиль влюбляет в себя, когда перестаешь замечать то, что режет глаза. От некоторых привычек лучше избавиться. Израиль – край, в котором первозданность переходит в первобытность. Это Левант. Ближневосточная грязь. Трущобы. Рынок времен Британского мандата. Гардероб не уместен. Нет смысла бриться. Нет смысла гладить рубашки. Некуда надеть галстук, костюмы, плащи. Иркины шубы про сей день висят в шкафах. В коробках итальянские сапоги и туфли, купленные в Carlo Pazolini и Modoza. Я так ни разу и не надел свои швейцарские часы Cover. Кажется, все эти годы я прошагал за Димкиной коляской с непокрытой головой в сорокаградусную жару, в сланцах, шортах-милитари с накладными карманами, в черной майке и темных очках. Мои умозрительные представления развеялись в первые недели. Я видел руины, украшенные вывесками, подворотни ремесленников, в которых мочились псы, столики уличных кафе среди окурков и плевков, мертвые улицы в Шаббаты, объедки, обноски, сломанные игрушки, тряпье, надорванные коробки, разодранную мебель, кровати в жутких подтеках, записанные кресла; стаканчики с опивками, обертки, засунутые за скамьи и поручни автостанций, орущих старух в автобусах, с кольцами на жирных пальцах, тугоухих стариков, согнутых в дугу, наглых французов, рассевшихся в проходах на пляже; немытые машины, кривые улочки, грязные велосипеды на этажах жилых домов. Однако, в этой моей новой вселенной с мерзостью запустения соседствовали элитные застройки, бутики и каньоны не уступали Москве, маркеты – лучшим торговым сетям, офисы мировых корпораций высились вдоль дорог и неземные ароматы витали в стерильных туалетах. И было все это до такой степени разно, как если б я страдал амбивалентностью, о которой только слыхал.

К этому надо было притерпеться, как-то да превозмочь эту реальность, данную в ощущениях 8 8 Ироническая цитата Ленина. . В жару меня мутило от кошачьей вони, исходившей от мусорных баков. Я терял самообладание, видя в автобусах подростков, сидящих с ногами на сиденьях, улицу, заваленную стройматериалами, говорильню в проходах, перегороженный машиной тротуар. Надо было обрести равновесие, найти свою одолень-траву. Что я и сделал, погрузившись в мир растений и перестав замечать людей, благо, в моем крошечном полупустынном государстве вместе с Авраамической триадой сошлись границы трёх растительных поясов 9 9 средиземноморского, ирано-туранского и сахаро-синдского пояса – и невиданной красоты деревья, кусты, лианы в диковинных цветах росли за каждым ограждением, в каждой клумбе, вдоль каждого забора и плюмажи иудейских пальм, устремленные в синее небо Средиземноморья, трепетали на ветру. Я ощущал бессилие слов, разглядывая нежнейшие белые и розовые цветы Баухинии (Bauhinia variegata) Орхидейного дерева, грозди цветов багряника, пушистые яркоокрашенные тычинки «шелковых цветков» акации, красное пламя цветов королевского Делоникса, малиновые и пурпурные цветы Бугенвиллеи, каскадами ниспадающие с изгородей, соцветия индийской сирени, фиалковые деревья, ониксовые лилии, алый бархат сирийских роз, восковые цветы плюмерии с дивным запахом и бело-желтым раскрасом, всю эту феерию красок и оттенков, завораживающую красоту. Бывало, придя домой, я разыскивал историю вида, как это было с пассифлорой (Passiflora alata), цветком страдания, воплощением Страстей Христовых, трудами Джакомо Босио объявленным таковым мексиканскими иезуитами, читал посвященный ему стих Генриха Гейне и рассматривал изображения: три рыльца пестика символизировавшие гвозди, которыми прибили к кресту Спасителя, внешнюю корону, олицетворявшую терновый венец, тычинки олицетворявшие раны, семьдесят две венечные нити внутренней короны по числу шипов тернового венца; копьевидные листья обозначавшие пронзившее его копьё, желёзки, на обратной стороне листа, означавшие сребреники, полученные Иудой за предательство. Своей синей сердцевиной и белыми нитями мне, впрочем, она напоминала Морскую осу 10 10 Chironex fleckeri (кубомедуза, «морская оса») – крайне ядовитая медуза класса Кубомедуз (Cubozoa), обитающая у берегов северной Австралии. , порождая ощущение чего-то глубинного, страдальческого и смертоносного.

Эти мои штудии не излечили меня, но вернули к письменному столу. Меня больше не тяготило мое неизбывное писательское одиночество. Мой русский мир оставлял желать лучшего, но я его не выбирал. Мой русский мир! Пожилые продавщицы в русских магазинах, кассирши, аптекарши, интеллигентный грузчик Борис, наши врачи – Андрей, Наталья и Владимир, «Давно вы в Израиле?», русские секции библиотек, русские книжные лавки с елочными игрушками и христианскими сувенирами из Иерусалима, Православный Престол в Храме Гроба Господня, русская газета «Вести», закрывшаяся год назад, «Зуботехническая лаборатория. Починка и изготовление протезов. Изготовление коронок и мостов из фарфора и металлокерамики. Большая скидка для олим и пенсионеров. 1 этаж», «Муж-на-Час. Мелкий домашний ремонт. Замена, установка розеток, выключателей, люстры и освещение. Сборка, разборка, мебели, шкафов. Установка и вешание карнизов, телевизоров, полок, картин штукатурка, покраска стен и др. Подключение стиральной машины, газовой плиты и других устройств. Александр!», «Рождественские оперные фейерверки. Созвездие мировых оперных звёзд на одной сцене- редкий подарок для самых взыскательных меломанов! В волшебной атмосфере Рождества – любимые оперные шедевры, бродвейские хиты, французские шансоны , любимые песни мирового кино… .», «Ремонт ювелирных изделий любой сложности. Скупка. Изготовление», «Хочу познакомиться для серьезных отношений. Живу в центре страны, работаю».

Все это было той обезличенностью, тем обезбоженным бытием, в котором обретаешь свою сущность. Тем настоящим, которое учит, что родина – это прошлое. В нем ранним утром над рекой стоит пар, в нем мокнет палая листва под осинами, в нем земляничные поляны, прогалина, которой мы шли, когда мать учила меня любить лес. Родина – метафизический приют нашей личности, учит Семён Людвигович Франк. На улице моего детства давным-давно извели липы, сняли трамвайное полотно, закрыли гастроном в первом этаже нашего дома, улица вымерла и настала тишина, наших знакомых не осталось и место мое не узнало меня. Последней была вдова художника. Она приходила в парк, садилась на скамейку и разговаривала с пустотой, но я-то знал, с кем она говорит.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.